пробивались редкие лучи солнца.

– Как все прошло?

В левой руке Григорьев держал спортивную сумку, старенькую, потрепанную, как и сам хозяин. Запястье у него, заметил Вовка, было в частых мелких капельках крови.

– Как обычно, – отозвался отец, осмотрелся, буркнул: – Пойдем! – и неторопливо направился наискось через дорогу в ту сторону, где между выстроившихся стена к стене многоэтажных новостроек блестел кусочек голубого неба и видна была скоростная трасса.

Вовка поднялся, убрал ножик в задний карман, прихватил зачем-то с собой ветку и пошел следом. Догнал.

– Кляксы разбегаются, – пробормотал Григорьев, поглядывая на небо, – хорошо. Равновесие, стало быть, восстановлено.

– Сильно сопротивлялись? – спросил Вовка, имея в виду совсем не кляксы.

– Не ожидали. Они никогда не ожидают, хха. Эта самая дверь отворила, я смотрю – вся в червоточинах, безнадежная. Сгнила уже. Ну я ее первым делом. – Григорьев запустил руку в карман, выудил сигарету, зажигалку. Остановился на секунду, чтобы прикурить. Пальцы у него дрожали. Костяшки покраснели.

Вовка с восхищением крутанул ветку в воздухе:

– Шею сломал? А дальше?

– Шею, да. Дальше-то что? Мужик ничего, нормальный. Червоточин немного. Но, раз указывают на него, значит – все.

– Ты его как, пап?

Григорьев моргнул, пустил сизый дым носом, посмотрел на Вовку и нахмурился:

– Что значит «как»? Вов, ты, это, не перебарщивай. Мал еще. Нормально я его. Все тут, все тут, – тряхнул сумкой.

– А денег взял?

– Нет. Хватит нам. Запомни то, что тысячу раз говорил, – ничего из квартир зараженных не берем. Плохие там вещи, понимаешь?

– Блин, – буркнул Вовка, взмахнув еще раз веткой, – как так-то! А «Макдоналдс»?

Григорьев не ответил, махнул рукой, заторопился дальше. Сумка билась о его ногу, и в сумке этой, Вовка знал наверняка, лежали вырезанные червоточины.

– Опять консервы есть… – пробормотал Вовка и принялся крутить в руке ветку колесом, разглядывая недоделанный заостренный конец. Надо будет заняться, доделать. Хорошее слово «доделать». Для дела. Закончить. До.

Подошли к автомобилю. Это были старенькие красные «жигули», облупленные и потертые, на разбитых колесах, с вмятинами на левом боку и на крыше. «Жигули» не закрывались лет десять, не работали у них ни замки, ни подъемники, а на задних дверцах даже ручек не было. Этим «жигулям» уже бы помереть давно, как и хозяину, а все никак.

Григорьев открыл багажник и положил внутрь сумку. Вытерся тщательно влажной тряпкой. Потом достал бутылку с водой, сделал несколько глотков.

Болели коленки и пальцы. Дрожь сквозила по телу, будто угорь, задевая то шею, то подбородок, то заставляя непроизвольно часто моргать. Так всегда бывает после столкновения со злом. Скоро пройдет. Небесный говорил, что это как постоянно прививаться от болезни, то есть переболеть ею в легкой форме. Зацепил червоточину – переболел. Не сильно, но ощущается.

Подумалось: «А если часто цеплять? Вдруг когда-нибудь схватит дрожь, да и не пройдет?»

Наверное, тогда равновесие и нарушится.

Посмотрел на небо и обнаружил, что кляксы все еще скользят меж облаков: рыхлые, серые, тяжелые. Словно кто-то брезгливо стряхнул капли краски на голубой небосвод, чтобы разбавить позитивные цвета уходящего августа. Насытить их негативом.

Вообще-то, кляксы уже должны были исчезнуть. Они собирались над тем местом, где червоточины грозили равновесию. Служили ориентиром. И должны были раствориться, как только Григорьев заканчивал дело.

А сейчас нет.

Настроение сделалось тяжелое, молчаливое. Григорьев закрыл багажник, снова достал сигареты. Бросить бы курить, да нервов никаких не хватит. Стар стал, а в старости от дурных привычек просто так не избавиться. Потянешь одну гадость – вся остальная из тела и вылезет. Тогда уж точно помирать.

Выдохнул. Закурил.

Пока ехали в сторону Ленинградской области, в дачные места, где осенью все леса были усыпаны черникой и грибами, а зимой даже, наверное, из космоса можно было увидеть извилистые ленты от лыжных следов, Вовка уснул.

Григорьев, сосредоточившись на дороге (водил он не очень хорошо и редко превышал скорость в шестьдесят километров), время от времени бросал взгляды на небо. Кляксы не расходились.