Каждый раз после чистки, складывая влажные и скользкие червоточины в сумку, Григорьев физически ощущал, как высвобожденная энергия струится сквозь пальцы, как она впитывается в воздух, очищаясь и перерабатываясь. Он видел голубые и зеленые искрящиеся точки, падающие на землю и постепенно затухающие. Это был знак, что все прошло хорошо. Просто замечательно.

Сегодня же искр было немного.

– Я вам так скажу, – пробормотал Григорьев, не заметив, что говорит вслух. – Жизнь – штука простая. Она черная и белая. Хорошая и плохая. И люди тоже хорошие или плохие, простые в общем. И те, в ком плохого больше, рано или поздно сделают так, что вся жизнь сгниет к едрене-фене. Если я не вмешаюсь, то кто вмешается? А потому ну их, эти искры. Главное – кляксы разогнать.

Покосился на Вовку, но тот спал, обхватив ветку руками.

Настроение у Григорьева было так себе. Денег осталось всего три тысячи. Скоро снова придется искать разовую работу – пыльную, тяжелую, выматывающую до предела. Приходилось то мешки с цементом перетаскивать, то продукты разгружать. Способ не самый лучший, но правильный, когда за душой ни копейки, а постоянной работы нет и не надо.

Душой чувствовал, что делает все как положено, каждый шаг свой в жизни выверял и обдумывал. Ничего лишнего ему не нужно было (разве что зимой не хватало иногда хорошего пальто и теплой шапки). С тех пор как начал видеть червоточины, как вышел из тюрьмы и узнал о кляксах – так и понеслось.

Может, как раз из-за диссонанса между внутренним умиротворением и бритой головой, желтыми ногтями и темной кожей люди видели в Григорьеве какой-то особый образ и охотнее брали его на работу, чем грязных диких взглядом попрошаек, в которых ничего человеческого уже давно не осталось?

А может, помогает кто. Ангел, например.

Где-то среди лесов на федеральной трассе Григорьев свернул и поехал по обкатанной колее, полной грязи. Автомобиль затрясся, Вовка проснулся один раз, сонно посмотрел в окно и уснул снова. Ехали минут двадцать. Солнце и кляксы исчезли за плотными темно-зелеными лиственными шапками. Автомобиль одолел еще километра полтора и остановился. Григорьев вышел, осмотрелся.

Место безлюдное и тихое. Кругом деревья, а еще влажные кочки, ручеек и черника. Хорошо.

Григорьев открыл багажник, достал лопату и спортивную сумку. Пошел по упругому влажному мху через поляну. Вглядывался. Обогнув несколько деревьев, увидел метрах в пяти от себя Небесного человека.

Тот, сидя на коленях, собирал в полулитровую пластиковую бутылку чернику. Пальцы и щеки Небесного покрывали темно-синие пятна. Кепка с треснувшим козырьком съехала набок. Длинные волосы, торчащие из-под этой кепки, были влажные и растрепанные.

– Рад тебя, это самое, видеть, – сказал Небесный, не отрываясь от своего занятия.

– И я вас тоже.

Хотелось просто стоять и смотреть, как это невероятное существо – внешне, конечно, напоминающее человека, но внутри бывшее чем-то совершенно иным – собирает чернику. Брюки Небесного насквозь промокли от влаги, на плечах лежали опавшие желтые листья, кончик острого носа цветом стал похож на сливу.

«Такие они теперь, ангелы», – подумал Григорьев, а вслух произнес:

– Интересно, откуда я каждый раз понимаю, где вы будете?

– У тебя, брат, светлячок в душе, – отозвался Небесный. – Светлячок-маячок. Указывает куда идти и что делать. Это как с кляксами. Но они притягиваются темной материей, а твой светлячок-жучок, хха, светлой. То есть, стало быть, мною.

– У меня голова болит, а потом боль уходит – и я понимаю, что нашел.

– Так и должно быть, брат. Томится в душе свет, а выхода нет. Трепещется, колет. Стало быть, как в книге написано, да?

А ведь в книге действительно так и было, про свет-то. Григорьев досадливо сплюнул. Это же надо было забыть! Потоптался на месте и перевел тему:

– Сегодня мне показалось, что один из людей… Он как бы под горячую руку попал. Ну, понимаете, не самый заразный на свете. И еще ребенок. Он-то вообще чистый. Я вот думаю, может, из-за этого кляксы и не расходятся? Чего-то неправильно сделал, да?

Небесный наклонился к кусту черники, сорвал ягодку и бережно уложил ее в бутылку.

– Чистый, да не чистый человек был, – сказал он. – Иногда святой может раздавить бабочку и нарушить равновесие. А бывает и так, что солдат, убивший на войне десяток врагов, не вызовет ни единой кляксы. Не забивай себе голову. Червоточины, брат, выбирать умеют. На ангелов и этих, с чистой душой, ни в жизнь не полезут. Ты же небо видел? Небо не врет. Как затянет все, и солнышка никто никогда не увидит. А это, брат, непорядок.

– Но ведь кляксы…

– А они, стало быть, и не разойдутся. Слишком сильную негативную энергетику таскаешь с собой. Надо от нее, хха, срочно избавиться. – Небесный открыл рот и слизнул чернику длинным темным языком. – Знаешь же, не маленький. Выкопай ямку, и все дела. А уж там, это самое, нейтрализуем. И ребенка твоего, и мамашку его с папашкой. Всех.