– Княже, – поклонился мастер.

Владыка Предслав не любил лишних церемоний, особенно наедине.

– Вернулся?

Князь был дороден, широкоплеч, осанист. Не обделён силой, мышцы не заплыли жиром, руки твёрдо держали меч. Борода окладистая, глаза внимательные, серые, подбородок массивный. Извилистый шрам на левой щеке.

Шрам он заполучил, когда в Припроливье пришла беда, неведомое лихо оживляло, тормошило кладбища и погосты – маги называли это мудрёным словом «некроэпизоотия». Мертвяки вылезали из-под земли, и не просто мертвяки! Неведомые чудища, одни – на манер громадных костистых псов размером с пони и лишённых шкуры, другие – и вовсе страх страхов. Драконы, чистые драконы, только из одних костей.

И почти неуязвимые для обычного оружия.

Множество людей мертвяки задрали, костяные драконы, словно курицы на яйца, усаживались на погостах, из-под гузна их вылезали новые костецы. Солоно было в Гнилогорье, худо в Рудном королевстве; но главные полчища мёртвых попёрли прямо на Предславль.

Где их и встретило ополчение княжества во главе с молодым тогда князем.

Мастер, тоже молодой, был в том войске. И магов много…

Сдюжили тогда, одолели. Великой ценой, но одолели.

И – не стало мертвяков ходячих, кончилась «некроэпизоотия», хотя нет-нет да и появлялся где-нибудь одинокий труп, которому в могиле не лежалось.

Но один, а не тысячи.

Одна напасть сгинула, а вот упыри – остались, и против них большой дружиной выходить нету смысла.

– Вернулся, княже. – Они говорили на общем языке, распространённом по всему Припроливью и во владениях Империи Креста. Но вот титул владыки, «княже», мастер старательно произнёс на родном наречии хозяина.

– Нашёл ли ты, – князь смотрел мастеру прямо в глаза, а рука тискала эфес кинжала, – убийц моей младшей дочери?

– Нашёл, княже. – Мастер медленно, с усилием опустился на одно колено. – Вот.

Из кожаного мешочка на посыпанную мелким песком дорожку выпали восемь длинных, острых, вытянутых, словно иглы, клыков, каких не найти ни у одного зверя. Их не сломать, не затупить – ничем. Вдарь по ним пудовым молотом, и то ничего не сделается. Выбить, выломать, выковырять из челюсти вампира их можно, а вот раздробить – никак.

Одна пара поменьше – и видно, что добыта раньше других.

Оставшийся безымянным мальчишка-упырь, которого они с учеником взяли первым.

Князь Предслав вздрогнул. С хрустом стиснул кулаки. Плотно сжатые губы побелели, глаза сощурились. Не чинясь, князь тоже встал на колено рядом с мастером, склонился над брошенными на песок упырьими клыками.

– Вот эти вот свежие совсем, – без выражения проговорил он, глядя на засохшую кровь и ошмётки мяса у корней. – Несколько дней, может, неделя. Так?

– Так, княже.

Серые глаза Предслава на миг призакрылись, сквозь зубы вырвался шипящий полувздох-полустон.

– Которые… нет, погоди. Сам скажу. – Ладонь князя, не касаясь, зависла над клыками, дрогнула. – Вот… вот эти? Ведь верно?

– Верно. – Мастеру стало не по себе, хотя он этого и ждал. – Угадал ты, княже.

– Да не угадывал я, – поморщился тот. – Почуял. Еленка… она… – и тут голос его вдруг сломался. – Почему её? Почему, мастер, а?! Весёлая, добрая, словно зорька весенняя, все её любили. Только жить начинала. И вот… она… – Голова князя упала на грудь, лоб изрезали даже на вид болезненные складки.

– Упыри всегда таких, как княжна покойная, выбирают, – кашлянув, осторожно проговорил мастер. – Светлых. Любимых. Беззащитных. Слабых. Добрых. Кому злоба неведома. По ним и бьют, нет для выродков этих большей радости, чем наши слёзы, чем наше горе.

Князь мрачно глядел на валяющиеся клыки.

– Вот эти, значит… верно меня к ним потянуло сразу, так бы и раздавил, в пыль бы стёр, раскрошил! – Он тяжело выдохнул. – Расскажи мне всё, мастер. Как это было. Жаркий бой, видать, приключился, судя по тому, как тебе досталось. К лекарю тебе нужно, почему ты не…

– Прости, княже, но не помогут тут обычные лекари. Только я сам, да ещё кое-кто из знающих. Обычный врачеватель ничего не сделает, только напортит. Я уж как-нибудь справлюсь.

– Как-нибудь… – покачал головой владыка. – Смотри, охотник, на всё твоя вольная воля. Я словам твоим верю и надеюсь, что ты из глупой гордыни себя жизни не лишишь, помощь отказываясь принять.

– Не лишу, княже. Нет у меня ни гордыни, да и просто гордости. Любую помощь приму, если хоть на одного упыря с того меньше станет.

– Что ж, тебе виднее. А теперь рассказывай, да не упускай ничего!