Он одет так же, как был на маскараде: белая рубашка, черные штаны, черный камзол с красной оторочкой. Растрепанные волосы, карие глаза, так внимательно глядящие на меня. Такой живой, настоящий…

Он не настоящий.

Правда не настоящий?

– На самом деле это не ты, – говорю я. Получается жалкий шепот. – Я знаю, что не ты.

Джон – иллюзия Джона – оглядывается через плечо, и мимолетная тень пробегает по его лицу.

– Это я, – говорит он, снова оборачиваясь ко мне. – Я. Почему ты думаешь, что я не настоящий?

Я мотаю головой.

– Не знаю. Может быть, потому что дождь. Я промокла, а ты совсем сухой.

– Был дождь, но перестал. – (Я поднимаю глаза – иллюзорный Джон прав. Дождь прекратился). – А я сухой, потому что только что здесь оказался.

Я отбрасываю в сторону его доводы и продолжаю:

– Ладно. Я знаю, что ты не ты, потому что настоящий ты уехал. Шуйлер мне сказал. Ты на корабле у Питера, со всеми остальными, и едешь домой. Ты уехал.

Я проглатываю застрявший в горле ком.

– Я не уезжал. – Голос у него тих, точь-в-точь как мой. – Это ты меня оставила. Ты убежала, а я не хотел, чтобы ты уходила. И пошел тебя искать.

Он снова оглядывается.

Что-то его беспокоит, этого иллюзорного Джона. Постоянно оглядывается, будто там есть еще кто-то. Или что-то. Затаившееся в темноте, ждущее, чтобы напасть. Я не обращаю внимания – все это не на самом деле.

Точно не на самом деле?

– Почему ты всех бросил и пошел за мной? – Мой голос звучит громко и зло. Я злюсь, потому что мне хочется, чтобы он был на самом деле. Злюсь, что это не так. – Зачем?

Он делает шаг ко мне.

– Ты не знаешь?

Я качаю головой. Он смотрит на меня. Темные глаза, лунный свет.

– Потому что я люблю тебя.

Я закрываю глаза, сил нет бороться. Я устала. Устала от этой иллюзии, устала от правды, устала от лжи. Блэквелл колдун. Потому что я люблю тебя. Хватит, не хочу больше. Хочу проснуться.

Я открываю глаза, выхватываю оставшийся нож и всаживаю его глубоко себе в ногу.

– Проснись! – кричу я. Не на Джона, не на иллюзию его, но на себя.

Но Джон тут же оказывается рядом, я еще не успела вытащить нож, как он хватает его и швыряет на землю. Потом берет меня за руки, заводит их мне за спину, приникнув ближе, я слышу его дыхание на щеке.

– Прекрати!

Я вырываюсь, пытаюсь освободиться, пока эта иллюзия не изменилась и он не упал замертво, не растаял в воздухе, не превратился во что-то иное, не в то, что он сейчас – темные глаза, мягкие кудри, теплота, защита. Но когда он притягивает меня к себе, я не сопротивляюсь. И когда его губы касаются моих, я не мешаю. Они теплые и мягкие, я их помню. А он медленно гладит меня губами, от рта к щеке, потом к уху, там задерживается. Я его чувствую, я слышу его голос, его запах, он – настоящий. Я на миг закрываю глаза, поддаюсь этой дрожи, этой радости, которой он меня наполняет, и потом слышу его хриплый, мучительный шепот:

– Беги.

Отдергиваюсь, ахнув, и вижу стоящего за ним Блэквелла, медленно вынимающего нож, всаженный Джону в бок.

– Ах, какая трогательная была сцена, – говорит он.

Вытирает платком лезвие и убирает нож в пояс. Джон издает приглушенный стон, отшатывается назад, зажимая рану рукой. Между пальцами течет кровь.

– Нет, – шепчу я. – Это иллюзия.

– Самая настоящая реальность, – заверяет Блэквелл, делая шаг ко мне.

Я смотрю на него, выискивая любые признаки, что это тоже иллюзия. Но он точно такой же, как был, в той же одежде, что на маскараде: черные штаны, красный, вышитый золотом камзол. Цепь – знак должности – отсутствует, но сейчас она принадлежит Калебу.

– Ты уничтожила скрижаль, – продолжает он. – И моих гибридов очень умело покромсала. – Он тихо посмеивается, как добродушный папаша. Но я знаю, каков он, и холод бежит у меня по спине. – Я хорошо тебя выучил. Ты одна из лучших моих ищеек.