Николас качает головой:
– Нет. И не убьет – по крайней мере, пока в этом нет особой пользы. Если он их убьет, это сделает их мучениками, может создать оппозицию, которой в данный момент не существует. Может даже восстание вызвать. А уж кто-кто, а Блэквелл знает, какой обузой может быть восстание.
– Но… Блэквелл – колдун. Он врал всем. Никто же не поверит тому, что он говорит теперь? Никто не обрадуется, что он стал королем. Наверняка сейчас кто-то задает ему вопросы? Или протестует?
Николас улыбается – и эта жесткая горькая улыбка мне знакома.
– Блэквелл низложил короля и королеву с легкостью, на глазах самых влиятельных людей Энглии. Ни один человек пальцем не шевельнул, чтобы им помочь, никто ни слова не сказал в их защиту. Может быть, Блэквеллу поверили, может быть, были слишком испуганы. Но пока что он держит свое слово. Законы против колдовства он отменил, казни прекратились, скрижали разбиты – все как одна. Он вылепит из Энглии новую страну по своему разумению. Уже не охранители против реформистов, а те, кто хотят мира – против тех, кто не хочет.
– Мира? – переспрашиваю я. – Блэквелл не хочет мира. Разве что на своих условиях.
Николас кивает:
– И мы пока не знаем, что это за условия. Он, конечно, выходил на нас. По разным каналам сообщал, что открыт для переговоров. Утверждает, что не желает нам вреда, а хочет лишь обсудить условия перемирия.
– Я этому не верю.
– И никто из нас не верит. Мы слишком много о нем знаем, знаем, на что он способен. И мы, пока существуем, представляем угрозу для него и его правления. Он знает, что мы стоим на его дороге, и непременно на нас нападет. Может быть, не сегодня и не завтра. Может быть, даст нам время связаться с союзниками, создать армию. Но все шансы за то, что он этого не допустит. И мы должны быть готовы.
Опять эти слова.
Я не своя ни там, ни здесь.
Подняв глаза, вижу, что Николас внимательно на меня смотрит.
– Мы получили твою записку через несколько часов после твоего отъезда от Гумберта. Ты там сказала: «Берегите их, чтобы с ними ничего не случилось». Ни слова о себе – только признание Питеру и извинение перед всеми нами.
Я слегка краснею, вспомнив эту записку. Не думала, что останусь жива и кто-нибудь мне ее процитирует.
– Я хочу сказать тебе спасибо, Элизабет. За то, что ты сделала для меня, для Джона. Для всех нас. Это требовало невероятной храбрости.
Я качаю головой. Не знаю, была это храбрость или же страх. Хотела бы я знать разницу. Тогда бы я сумела быть храброй вопреки страху, а не благодаря ему. Если бы я была смелой, а не испуганной, все могло бы повернуться совсем по-другому.
Николас кивает, будто прочитав мои мысли.
– Сделанного не переделаешь. Ты знаешь это не хуже меня. Но и будущее нельзя предвидеть, даже пророчество Веды на это не способно. Что ты захочешь делать дальше, кем ты захочешь быть, к кому примкнуть – целиком твой выбор. Как я всегда говорю, ничто не выбито в камне.
Тут я поднимаю глаза и вижу стоящего в дверях Джона. Он смотрит на меня и улыбается.
Мы гуляем в аптекарском саду за его домом – красивым каменным особняком у самого берега реки. Земля брызжет жизнью, зеленой и пурпурной, оранжевой и красной, буйство красок на фоне давящего серого неба. Я поначалу не могу ходить далеко. Но дни сменяются неделями, и я постепенно набираюсь сил. Джон терпелив: держит меня за руку, когда я чувствую слабость, отпускает, когда мне легче. Я живу у него в доме, с ним и с его отцом. Джон обо мне заботится и меня любит. И никогда, ни разу, не обвинил меня. Его отец говорит, я спасла ему жизнь. Он говорит, что я спасла его.
Но на самом деле это они спасли меня.
Не знаю, что будет дальше или кем я завтра стану. Но я знаю, что мне есть что терять, и знаю, что именно, – и на сей раз это не иллюзия.
Это на самом деле.
Примечания
1
Здесь и далее перевод стихов – А. Розентретер.
2
Грин (green) – зеленое (
