когда сидит и просто смотрит на меня, излучает силу и уверенность.

– Я живой, – отвечает он. – И ты тоже, хотя заставила нас посомневаться. Как себя чувствуешь?

Тупой. И слабой. Боль угнездилась не где-то в одном месте, а растеклась во всем теле, и требуется напрячь все силы, чтобы держать глаза открытыми, чтобы говорить. Но я живая, и это больше, чем я могла бы ожидать. В ответ я только киваю.

Николас улыбается, будто читает мои мысли.

– У Джона действительно дар.

– Значит, он жив и здоров? В последний раз, когда я его видела, он…

…умирал, приходит на ум слово. Но произносить его вслух я не хочу.

– Да, с ним все хорошо.

– А Джордж? Файфер? Питер и Шуйлер?

– Тоже в полном порядке.

Я закрываю глаза. Только через минуту я могу заговорить снова.

– Где я?

Я оглядываюсь, не узнавая обстановки. Комната совершенно белая: стены, кровать, чистая каменная печь. Плотные белые шторы задернуты, и свет не пробивается. Ночь, наверное.

– В доме Питера и Джона в Харроу, – говорит он. – Тебя сюда перевезли от Блэквелла.

– А что там было? – спрашиваю я. – Последнее, что помню, – заклинание Файфер. И все.

Николас кивает:

– Заклинание сработало. Вся целительная сила, оставшаяся в твоей стигме, перенеслась на Джона. Рана его зажила почти мгновенно. А вот у тебя ранения. И они далеко не зажили к моменту, когда произошел перенос. Ты должна была умереть. И умерла бы, если бы не это.

Он показывает на сапфировое кольцо Гумберта, которое все еще у меня на пальце.

– Единственная в своем роде вещица, – говорит он. – Сам по себе сапфир обладает целительными и защитными свойствами, а в сочетании с руной на внутренней стороне приобретает исключительную силу. Магия эта действует подобно твоей стигме, хотя и гораздо слабее. Но она защитила тебя и не дала умереть.

Его слова доходят до меня не сразу.

– У меня больше нет стигмы?

– Больше нет.

Я не могу понять, что я чувствую. Наверное, облегчение: стигма превращала меня в ищейку, привязывала меня к Блэквеллу. Тревогу: стигма защищала меня, давала мне силу. Определенно страх: теперь меня может ранить что угодно. Каждый может причинить мне боль. И это пугает сильнее, чем мне бы хотелось признавать. Особенно когда я знаю, что существует в этом мире. И кто.

– А Блэквелл? – спешу я спросить. – Что с ним сталось? Он жив? – Вопросов столько, что не знаю, с которого начать. – У него был магнетит, он пустил его в ход и сбежал. Но куда? И что с королем? А Калеб…

Голос изменяет мне, дыхание пресекается, когда я вспоминаю: я видела Калеба при смерти.

Калеб мертв.

Я закрываю лицо руками, пытаюсь сдержать слезы. Николас молчит, не мешая мне горевать по другу, ставшему врагом, но все еще любимому, несмотря ни на что.

– Блэквелл сбежал, – говорит наконец Николас тихим, полным сочувствия голосом. – Но не далеко. Вернулся в Гринвич-Тауэр, раненый, но живой. Судя по тому, что нам известно, вскоре он вернулся и на маскарад.

– Как? – Я отнимаю руки от лица, смотрю на Николаса, не веря своим ушам. – Я ему разрубила лицо. Азотом. Рана страшная, я ее видела. Как он мог просто так встать и пойти?

Николас качает головой, и ответ столь же очевиден, сколь и загадочен: никто не знает, какую магию использовал Блэквелл, никому не разгадать, на какую магию он способен.

– В полночь Блэквелл снял маску. Открылся, как и планировал. Сказал, что он колдун. Сказал, что был жертвой правил Малькольма, что ему было велено выполнять законы, в которые он сам никогда не верил. Что теперь он хочет лишь того, что лучше для Энглии, и принесет народу мир, которого все желают.

– А где был Малькольм – король – во время всего этого? А королева?

– Перед снятием масок их увезли. Блэквелл отправил их во Флит.

– Он убьет их? – Я не люблю Малькольма. Ту часть моей души, что он отнял, никогда не вернуть. Но он такая же жертва Блэквелла, как и я, и королева тоже. Мне не хотелось бы видеть их смерть. Тут мне приходит новая мысль: – Или уже убил?