– Иди ко мне, – но Саги сам сел рядом, легко притянул меня на колени.

Зажмурившись, я уткнулась в жилистую шею, растрепавшаяся коса щекотала нос волосками и мятно-горьким запахом. Дышать стало легче. Я крепче прижалась к Саги, позволяя себе расслабиться и поверить, что я под надёжной защитой, в безопасности, рядом с самым лучшим человеком в мире.

Саги поглаживал меня по голове, тоскливо вздохнул:

– Прости, – его тёплые губы нашли мой лоб и прижались.

Сделанного не воротишь. Я позволила себе немного расслабиться – перед неизбежным концом. И всё же заплакала. Слёзы струились неудержимыми потоками: я пропала, мне конец, моя несчастная магия… Вопль колюче вырвался из груди, я замолотила Саги кулаками:

– Ненавижу, ненавижу тебя! Ненавижу! – ударяла по плечу, дотягивалась до спины, царапала, но он был таким крепким, что ногти почти не оставляли следов.

– Успокойся, – процедил Саги, притискивая к себе. – Мне больно.

– Пусть! Пусть будет! Больно! – Задыхаясь, я вонзила ногти ему в плечи.

– Ссс, – перехватив запястья, Саги сжал их и вдруг отпустил. Желваки задрожали под моим лбом, руки сомкнулись на талии. – Ладно, если тебе от этого легче…

Не легче. Даже неприятно, мутно на душе: не один Саги виноват. Слабость охватила меня, я повисла на нём и прошептала:

– Ты даже не представляешь, что это… как… мне конец.

– Что-нибудь придумаем, – он осторожно погладил меня по спине.

Слёзы бежали по щекам. Саги не знал, какая для меня катастрофа остаться без полноценной магии, без последней защиты.

Оа ыот…

Тьма сочится по телу…

Оа ыот… Оа ыот…

Тьма сочится – влажная, холодная, я лежу в пустоте на её огромных руках, гул далёких голосов вибрирует в теле…

Оа ыот…

Нити тьмы опутывают, врезаются в запястья, лодыжки, стягивают шею…

Она ыот…

Тьма течёт по мне… Нет, не тьма: дождь. Я стою на дороге в бесконечность, и впереди горит лежащий на обочине фонарь.

– Она иот, – скандируют из тьмы, и голова раскалывается от сотен и тысяч голосов. – Она идёт, она идёт, она идёт.

Я знаю, что впереди. Не хочу туда, не хочу снова… Нити тьмы тянут, и я иду. Шаг за шагом.

– Она-идёт-она-идёт-она-идёт-она-идёт…

Фонарь озаряет неестественно выгнутого мужчину в белой рубахе, разодранных штанах и вцепившегося ему в горло подгнившего куратора. Жёлтые блики сверкают на лужах, сапогах мага и скрюченных пальцах, тонут в провалах глаз, прорехах разложившейся плоти.

– Она-идёт-она-идёт-она-идёт-она-идёт…

Жезла нет, я пячусь. Куратор приподнимает голову и заглядывает в бледное лицо жертвы.

Я пячусь.

– Она-идёт-она-идёт-она-идёт-она-идёт-она-идёт-она-идёт…

Полуразложившееся лицо куратора обращается ко мне, вспухшие окровавленные губы размыкаются, и новый голос вливается в хор:

– Она идёт.

Отступаю. Куратор вдруг оказывается передо мной, всё затопляет запах гнилого мяса. Мёртвые руки смыкаются на моих запястьях. Я дёргаюсь ещё. Куратор толкает меня и валится сверху.

Холод земли пробирается в спину. Боли нет, словно не упала, не стукнулась.

«Это сон».

– Она-идёт-она-идёт-она-идёт…

Куратор нависает надо мной, продолжая стискивать запястья.

– Хороший выбор, маленькая ведьма, – он улыбается, обнажая измаранные кровью клыки. – Но помни: она идёт. И нам дано познать величие её.

«Это сон».