Николас поднял стакан и заметил блеск в глазах Рена. Имя противоречило его истинной природе: перед ним была скопа, летавшая кругами, выжидая мгновения, чтобы камнем броситься на добычу[2].

– Не понимаю, – сказала Этта, обводя взглядом стол. – Что в этом странного? Это его выбор – держаться подальше от американского флота, не так ли?

Именно такого поворота разговора Рен и ждал.

– А как же интересы его собратьев? – вопросил он, улыбаясь во весь рот. – Несомненно, вся эта заварушка вокруг свободы всколыхнула какие-то воспоминания об оковах из его прошлого. Хотя я также слышал, что, в отличие от британцев, колонисты не предлагали рабам свободу в обмен на военную службу.

Холл когда-то сказал ему, что, если Николас позволит своей нелюбви к каждому человеку, который оскорбил его, заостриться до ненависти, он закончит, прирезав самого себя. Но неужели Рен в самом деле рассчитывал каким-то образом дискредитировать Николаса в глазах команды, указав на очевидное? Надеялся подорвать его авторитет?

Ты можешь обладать всем этим, говорил Рен, временем, кораблем, но навсегда останешься лишь тем, кем люди вроде меня будут тебя считать.

Никогда. Никогда больше он не позволит никому оценивать себя, задавать ему курс.

Чейз вскочил на ноги так быстро, что его стул опрокинулся назад. Кровь ударила ему в противоположном направлении – в лицо.

– Сэр, вы будете иметь дело со мной, если…

Николас положил руку на плечо Чейза, встав, чтобы поднять стул, и быстро усадил его обратно:

– Не забывайте, что здесь леди, мой друг.

Леди, перепуганная до смерти. Чудное застолье вышло. И, если подумать, им предстоит еще около десяти примерно таких же по пути в Нью-Йорк.

Николас снова наполнил бокал своего друга, надеясь, что вино усмирит его нрав, а не разожжет.

– Вы говорите о виргинской Прокламации Данмора прошлого года? – спросил он, не обращая внимания на самодовольное выражение лица Рена. – Сулящей восставшим рабам свободу, если они сбегут сражаться за британскую армию? Так Континентальный конгресс уже предложил виргинцам оспорить решение, и они быстро выгнали губернатора взашей. Вашим заверениям, что все рабы будут свободны по окончании этих… событий, я также не верю. Король прекрасно осведомлен, насколько колонии полагаются на рабский труд, чтобы производить столь приятные для него товары. Он хочет только наказать своих заблудших детей, отняв у них игрушки. Опустошив на время их карманы. Ничего не изменится.

Рен перевернул свой стакан на столе. Николас встретил его взгляд, пытаясь скрыть отвращение в собственном.

– По правде, – добавил он, – я просто не выношу такого лицемерия: сражаться на стороне человека, который якобы олицетворяет идеалы свободы, пока в его поместье трудятся десятки рабов.

Не говоря уже про несколько военных экспедиций, которые этот человек предпринимал в молодости, и тот факт, что он так и не удостоился звания офицера в Британской армии. Он восхищался его упорством, но в тот момент, когда узнал, что колонии все-таки выиграют войну, его могло бы сбить с ног даже перышко.

– Вы имеете в виду Вашингтона? – озадаченно переспросила Этта.

Николас кивнул.

– Вам так же следует знать, мистер Рен, что я – свободный человек и это никогда не изменится.

– Как занимательно! – громко провозгласил Хит, тут же сдувшись, едва увидел выражения лиц остальных.

Николас наблюдал, как юнги вносят пудинг на десерт.

– Кто знает, может, и изменится, – заметил Рен, когда перед ним поставили пудинг. Колонии отделятся, но плантаторы Юга захватят контроль над новым правительством. И смогут создать свой собственный Эдем. Разве утверждение, что рабство оказалось благом для африканцев, не справедливо? По крайней мере, оно сокрушает их лень и грубое насилие, вовлекая в Божье стадо. Работа им дается по способностям.

Ах да. Вот они, вековые оправдания рабства, собранные в один изящный выдох зловонного воздуха. Эта всеобъемлющая ложь об умственных способностях африканцев, отрицание их способности к развитию за счет чтения, письма и размышлений держали их не только в физических оковах, но и в не менее коварных невидимых.

Неважно, что это было неправдой. И что сам Николас был тому свидетельством. Важно, что подобные убеждения повсеместно, как чума, отравляли души. И конца этому не было видно. Он знал, что даже через сто лет корни этих предрассудков не будут полностью вырваны из общества. Куда бы, в какое время он ни отправлялся, цвет кожи устанавливал пределы того, чего он мог