построек.

– Куриетайн, – с явным облегчением сказала София, вытирая рукавом пот с лица.

– До Пальмиры еще далеко? – спросила Этта, сползая с перепачканной лошади.

Бедняжка, едва держащая голову, содрогнулась, когда они со стражем избавили ее от своего веса на время короткой прогулки до деревни.

– Около дня пути на север, – ответила София. – Я хочу поднажать, когда мы наберем воды, но наши блистательные стражи, кажется, думают, что нужно попробовать сменять лошадей на верблюдов.

Перейти на верблюдов – животных, способных днями обходиться в пустыне без воды, – показалось Этте довольно разумным.

– Как их зовут?

– Верблюдов? Какого черта я должна знать?

Она это серьезно?

– Стражей! – Этта указала на тихо переговаривающихся перед ними мужчин.

– Зачем тебе? Хочешь написать благодарственные письма?

– Да пошла ты… – Этта скрипнула зубами. – Не бери в голову.

Для размышлений есть вещи и поважнее: мама. Астролябия. Возвращение к Николасу. Даже дебют. Стоило подумать об этом сейчас – и в сердце вспыхнул знакомый огонь, пробиваясь сквозь страх и тревогу, одолевавшие ее при мыслях о жизни в бегах с матерью. Она хотела играть – ради Элис, чтобы Николас мог услышать ее; но еще сильнее, чтобы снова управлять своим будущим на собственных условиях.

В Куриетайне мужчины переговаривались между собой, курили кальяны, наблюдали закат. Они привлекли несколько заинтересованных глаз, когда один из стражей вел их по лабиринту выгоревших на солнце улиц, направляясь к тому, что София называла караван-сараем, а остальные ханом – к ночлежке для изможденных путников и их животных.

И воде. Чистой прохладной воде. Этта облизнула потрескавшиеся губы. Ее бурдюк опустел еще час назад.

– Я слышала, мужчины говорили о горячем источнике. Чувствуешь запах серы? – спросила София, глубоко вдыхая вечерний воздух.

– Ах вот оно что, – сладко ответила Этта. – А я-то думала, это ты.

Улыбка Софии могла бы расплавить лицо человека послабее духом.

– Какая жалость, что ты не сможешь выкупаться. Такое ощущение, что мы приехали сюда на тебе.

К рукам, казалось, привязали по стофунтовой гире, но Этта собрала последние силы, чтобы показать Софии неприличный жест, прежде чем отвернуться обратно к дороге.

Караван-сарай оказался простым квадратным сооружением, почти крепостью. По его фасаду, разделенному огромным проездом, шли колонны и столько арок, что Этта не бралась сосчитать. Прямо сейчас несколько мужчин вводили в ворота неуправляемое стадо верблюдов.

Двое молодых ребят подошли взять их лошадей и направили путников внутрь, где их встретил дородный мужчина с одутловатым лицом, в нарядном красном одеянии. Сначала он поговорил со стражами, которые, должно быть, обмолвились, что София при золоте, поскольку мужчина успел извиниться перед ней на трех языках, пока София не соизволила ответить ему по-арабски.

Караван-сарай делился на два уровня: верхние комнаты, где спали люди, и нижние, где ночь пережидали их верблюды, лошади и товары.

Караван, прибывший перед ними, только закончил разгрузку и устраивал на ночлег животных. Покончив с вечерней молитвой, мужчины смешались с другими путешественниками, демонстрируя товар и деля трапезу.

– Входи, – сказала София, когда они добрались до своей комнаты на втором уровне. Их сопровождающие двинулись к следующей двери и исчезли внутри. Она слышала звук падения их сумок и шелест ткани, когда они развернули свои постели.

Этта шагнула в комнату, в которой оказалось градусов на десять прохладнее, чем снаружи. Она так привыкла к изяществу, с которым были обставлены даже самые простые дома, что удивилась, обнаружив комнату пустой, как пещера. Никакой двери, только занавеска, упавшая до пола, когда она зашла.

– Так. Вот одеяло, – София бросила свернутое полотно.

Неудивительно, что после дня на спине лошади оно пахло так же плохо, как и сама Этта.

Она расстелила его на полу, мысленно готовясь к изощренной муке: устраивать измученное скачкой тело на почти что голой утоптанной земле.