внучке всей правды, но кто знает, как отреагирует София, узнав, что стоит на кону. Преданность Софии была тесно переплетена с успехом и будущим семьи – все, чего она хотела, зависело от того, удастся ли ей завоевать одобрение старика. Могла ли она думать о чем-нибудь еще, кроме этого внимания и уважения?

– Говоришь, он рассказал тебе об астролябии, да? – ехидно спросила Этта. – Сомневаюсь, что признался, для чего она ему.

– Тихо! – рявкнула София, переводя взгляд на сидящего за Эттой мужчину.

Но Этте нужно было попытаться воззвать к ее разуму:

– Астролябия не считывает проходы, она их создает…

– Заткнись, Линден!

Она уже знает? И… что… ей все равно? У Софии не было личной привязанности к будущему: она никого не любила, ее никто не любил, у нее не было ни постоянного дома, ни родных мест. Возможно, поэтому все так просто.

Этту тряхнуло, и она прикусила щеку, когда лошади снова понеслись. Мужчина за ее спиной хрюкнул нечто невразумительное, но она не обманулась – он не только понимал английский, но за всем этим стояло нечто большее, чем кто-либо позволял себе выдать. Они напали на них на базаре без приказа Софии или, по крайней мере, не сообщили ей о случившемся. Может, они были преданы только старику?

И, возможно, София знала это и потому-то не хотела, чтобы Этта распространялась при них об астролябии. Она не забыла, что Николас говорил на базаре: золото или обещание сокровища привлекает ненужное внимание. Если София не хотела, чтобы наемники знали истинную ценность того, за чем их послали, значит ли это, что она боялась, как бы они не захотели взять астролябию себе? Но на что стражам астролябия, кроме как потребовать за нее выкуп? Это была зацепка, и Этту обуял соблазн – если разорвать тонкие нити преданности, связывавшие их с девушкой, может, удастся ускользнуть под шумок, опередить их и…

Блуждать по пустыне?

Оставить Софию умирать?

Этта медленно покачала головой. Она была способна на многое, о чем раньше не догадывалась, но хладнокровно обречь девушку на смерть в пустыне… Пусть это будет крайним вариантом, если ничто другое не поможет.

– Знаешь, что я представляю почти воочию, – посмеиваясь, начала София. – Дедушкино лицо. Его удивление, когда я выполню невыполнимую задачу.

– Удивление? – переспросила Этта, ощущая именно его. – Хочешь сказать…

Айронвуд не знал, что его внучка пустилась за ними. Она пришла сама – по своей собственной воле.

– Докумекала, наконец, – фыркнула София. – А ведь я перед тобой в долгу. Помнишь, ты говорила что-то насчет «управлять своей жизнью»? Если он не удостоит меня чести стать наследницей, то я, черт возьми, покажу, кто – правильный выбор!

Именно тогда Этта поняла, что ей нужно разработать другой план, готовя себя к худшему. Потому что самый распрекрасный план в мире бессилен перед готовой на все девушкой, жаждущей того, что, по ее мнению, заслужила.

Несколько часов спустя, когда солнце, пройдя у них над головами, село за спинами, когда зеленый оазис Дамаска остался далеким воспоминанием, Этта поняла, что недооценивала пустыню.

Она ожидала увидеть груды песка – барханы, в которых они будут тонуть, – не имея никакого представления об этой части мира. Земля, распростершаяся перед ними, была либо плоской, либо гористой. Горы, окутанные серой дымкой, казалось, всегда находились в отдалении. Ветер, хлеща, играл с бледной слежавшейся грязью под ногами, подхватывал все, что ни вылетало у лошадей из-под копыт. Он шептал, упрашивал, словно пытаясь прельстить их.

Когда они остановились на отдых, лошади сжевали несколько сморщенных кустиков. Их бока тяжело вздымались, тело Эттиной лошади пылало жаром, ноги девушки насквозь промокли от сладкого едкого пота. С нее не сняли путы, пока не пришло время выгуливать животных.

Один из стражей нашел корявый колодец, вырытый в твердой земле. София перевела его слова: колодец, вероятно, остался от римлян, ездивших этой дорогой в Пальмиру, и до сих пор используется несколькими бедуинскими племенами пустыни. Вода, собравшаяся после дождя несколько недель назад, оказалась несвежей и выглядела не очень, но лошади выпили все до последней капли. Настало время снова двинуться в путь.

Не было ни тени, ни воды, ничего, кроме древних руин, выраставших тут и там на горизонте. Когда грязь осела, Этта могла видеть на сотню миль во всех направлениях; зной играл с воздухом, заставляя его танцевать, словно перед проходом. В конце концов думать о поисках прохода стало невыносимо, Этта слишком ослабла и устала. Даже под защитой одеяния и покрывала солнце буквально выжаривало ее изнутри.

Едва Этта успела подумать, что София заставит их ехать ночью, в отдалении появилось нагромождение бледных низеньких