кровью человека. Повязка, перехватывающая объемистый живот доминиканца, насквозь промокла и стала почти черной.

Он и сейчас лежал там, где его оставили, – недвижный и тихий. Жив ли еще? Иржи дыхание затаил, вглядываясь… Жив! Отзываясь на скрип двери и звук шагов, лежащий человек зашевелился. Попробовал приподняться, но сил не хватило, и, едва оторвавшись от столешницы, голова тут же упала обратно, породив глухой деревянный стук.

Раненый слабо застонал, потом заговорил – сбивчиво, едва слышно:

– Кто… нибудь… эй, кто тут… воды… пить… дайте…

В три шага Иржи подошел, встал у изголовья, вгляделся в смертельно бледное, обескровленное лицо умирающего врага.

– Эй… дай мне… эй… я тебя… знаю?

– Знаешь, – подтвердил поляк. – Гляжу, чертов барон оказался половчее меня.

Инквизитор его вспомнил – Иржи понял это, уловив отблеск страха в наполненных болью глазах.

– К… как ты… сюда…

– Тебе-то что за дело? Главное, я здесь и ты тоже. Все как в прошлый раз, только теперь я стою, а ты лежишь.

Вот он – враг: только руку протянуть – и пальцы сомкнутся на дряблом горле. От нестерпимого прилива ненависти Иржи даже озноб пробрал, он сжал кулаки, унимая дрожь. Нет в таком убийстве никакой радости, враг доживает последние минуты, он почти уже мертвец, и добить его теперь – значит явить милосердие, избавить от страданий. Вот уж нет, ни мгновения он у него сейчас не отнимет!

– Эх, с какой же радостью я сам отправил бы тебя на тот свет! – Молодой поляк буквально прошипел это в бледное лицо священника.

– Я делал… что должно! – истово зашептал в ответ Иоахим. – Что… должно!

В отчаянии он повернул голову, и его мечущийся взгляд остановился вдруг на собственном телохранителе, молча ожидающем у дверей.

– Мик… – Голос инквизитора сорвался от изумления. – Микаэль! По… моги!

Нелюдь не ответил, не изменился в лице и даже не двинулся с места, но Иржи отчего-то показалось, что тот колеблется.

– Поздно, святоша! – Поляк склонился над умирающим, сжал ладонями его виски и заставил смотреть себе в глаза. – Поздно о помощи молить, папская свинья! Если ад есть, скоро ты будешь на самом дне его корчиться у чертей на жаровне! Но ты, на адских углях поджариваясь, не о своем горящем заду думай, а о том, что Ерж Порох тут наверху остался! Потому что, когда однажды и я в пекло спущусь, черти тебе ангелами покажутся!

С этими словами Иржи выпустил, наконец, трясущегося от ужаса священника, быстрым шагом прошел мимо лже-Микаэля и распахнул дверь злым пинком.

– Прочь отсюда! – прорычал он, сжимая кулаки. – Нужна моя помощь, оборотень? Вытащи меня из этого городишки и получишь ее, пся крев!

В коридоре было пусто и тихо – тревога еще не поднялась, но все же медлить не стоило – вот-вот мог очнуться незадачливый толстяк либо кто-нибудь наткнулся бы на сомлевшего охранника и решил бы его разбудить. Все же, едва закрылась дверь в последнее пристанище отца Иоахима, поляк снова крутнулся на пятках и спросил у своего избавителя:

– Чем ты недоволен, брат оборотень? Он моих друзей на костер отправил, а я ему даже в рожу не плюнул. Это ли справедливость?

– Мне этот человек не сделал ничего, – пожал плечами нелюдь. – А я оставил его в уверенности, что он предан и брошен своими людьми.

– Что же ты не сменил обличье? Для тебя небось дело плевое.

Нелюдь ответил неохотно:

– На смену маски нужны силы. А лишних у меня сейчас нет.

– Кто ж ты такой, хотел бы я знать?

– Ты дал обещание.

– Дал. И слово мое крепко.

– Тогда идем. На вопросы больше нет времени, до темноты мы должны быть на месте.

– Не поспеть! – Двумя этими словами Микаэль зачеркнул то, что рассказал им Марек. Надежду зачеркнул. И странник удивился, поняв, как уязвим, в сущности, этот сильный и опасный человек. Его воля – стальная броня, его опыт – обнаженный клинок, он много раз убивал и видел, как убивают других. Но достаточно одной лишь мысли, что девочку – едва знакомого ему ребенка – ждет страшная смерть, а он не в силах этому помешать… Где ты, броня? Пробита насквозь. И клинок не