кто будет этим чудесным человеком. Она выдумала его себе. Спокойного. Надежного. Такого, за которого бы спряталась охотно.

Только фантазии редко становятся реальностью.

И были дни. Множество серых дней. И была стая, ненавидящая Тельму. Удары. Щипки. Насмешки. Подножки… падение в грязь и недовольство воспитательницы. Были скудные завтраки и обеды, когда Тельму выворачивало от одного запаха еды. Целитель, тоже злой, задерганный. Ему не хотелось возиться с болячками Тельмы. Он вовсе полагал, что она сама виновата. Все вокруг так думали.

— Тише, девочка моя…

Кто это сказал?

Никто.

И зря слова потратил. Тельма спокойна. Слезы — пускай льются. Чай выходит. Или еще что-то. Главное, копилось долго, а это нездорово — держать в себе эмоции. Так ей говорили, потом, позже, в чистеньком заведении, куда Тельма попала из-за дара своего.

А если бы дара не было?

Она бы умерла. Она должна была умереть или там, в первом приюте, или во втором, куда ее перевели после безобразной драки — Тельма исцарапала лицо девице, вздумавшей отнять медведя. А второй откусила ухо. Она почти не помнила, как все произошло и почему она, до того дня терпевшая, вдруг взорвалась. Но ярость помогла.

Осталась.

И на новом месте стая ощутила готовность Тельмы дать отпор. Нельзя сказать, что ее вовсе не трогали. Всегда был кто-то сильней и наглей.

Вправе.

В неписаном приютском законе, преступать который было чревато. И выход один — примкнуть к сильнейшим или остаться среди отверженных. Тельма выживала. Ей не было стыдно. Наверное, не было… во всяком случае, тогда.

Украсть?

Воровство — лишь способ выжить. Главное, чтобы не поймали. А этому учишься быстро.

Обмануть? Сложнее. Почему-то у нее никак не получалось врать правдоподобно. А были такие, которые как дышали… жили ложью…

Просить?

Требовать?

Или взять нож и пойти на ночную охоту? Вдруг да повезет встретить пьяного. Девчонки постарше подрабатывали и иными способами. Тельма тоже научилась бы. Научили бы. Просто повезло… да, теперь она понимает, что повезло родиться некрасивой. Да и выглядела она моложе своего возраста, а клиенты, что ни говори, побаивались связываться с откровенными малолетками.

Эту память она бы отдала.

И страхи впридачу.

Старое кладбище с перекормленною землей. Желтые кости. Легкие, ноздреватые и хрупкие. Они легко ломались, а за целые платили дороже. Иногда везло находить зубы или даже золото.

…отдала бы и чужую боль. Ту, которая появляется вместе с черными пятнами на ладонях. С жаром. С запахом гноя… как их звали? Девочек-близняшек, которые первыми ушли? Тельма не помнит. И остальные… слишком много и всяких… воспитательница тоже… ее вот не жаль. Она ненавидела свою работу. И свою жизнь. И вообще, кажется, всех, с кем эта жизнь сводила.

Она забирала половину того, что платили за кости.

И отдавала четверть директрисе.

Та вот успела уйти и скорее всего устроилась на новом месте. Она если жалеет о чем, так о том, что старых кладбищ не так и много. С другой стороны, если подойти с умом, всегда найдется что продать.

Или кого.

— Я не могу ничего сделать с тем, что уже случилось, — голос Мэйнфорда доносился издалека, пробивался сквозь туман памяти. — Я хотел бы, но не могу. Зато я могу изменить то, что будет.

Ложь.

Никому нельзя верить.

Даже желтоглазому Зверю.