Полукровка.

Упрямая.

Ей же станет лучше, если поддастся. Она забудет о боли, об обидах, обо всем… она будет счастлива. А безоблачное счастье — не то ли, о чем мечтают люди?

— Нет, — Тельма зачерпнула воды из лужи и отерла лицо. — Если собираешься продолжить в том же духе, я вернусь в отель.

А он рассмеялся.

— Ты мне, пожалуй, нравишься, — это было сказано так, что Тельма разом ощутила собственную никчемность. Она устояла? Или ей позволили устоять? Сохранить остатки гордости. Зачем? А просто так… затем же, зачем позволили уйти Элизе.

Игра такая.

С лилиями и кровью.

— Что тебе от меня нужно? — она облизала губы.

И вновь отерла лицо.

— Я захотел познакомиться с дочерью. Не веришь?

— Не верю, — лужа была глубокой и грязной. И эта грязь осталась не только на ладонях, но Тельме было плевать. Она намочила в луже платок. — Где ты раньше был?

— Здесь.

— Ты же знал, что произошло с мамой…

Конечно, знал. О смерти ее писали все газеты, и по радио транслировали похороны. Тельма слышала. Ее заперли в кладовой, а кухарка, не желая слушать нытье, включила радио на полную громкость. Поэтому Тельма слышала…

— Да.

— И не подумал меня найти?

— Нет.

— А теперь что изменилось?

— Ты выросла, — он подал руку, но Тельма покачала головой. Нет уж, никаких прикосновений, будь то жест вежливости или родственные объятья. — И кровь проснулась. Это хорошо.

Ничего хорошего Тельма не видела.

— Так и будем стоять? — он спрятал руки в карманы.

— Как мне называть тебя?

— Отцом? — насмешливо приподнятая бровь. И улыбка, которая на сей раз оставляет равнодушной. Значит, очарование можно контролировать.

Дар.

Врожденная способность?

— Извини, но… лучше по имени.

— Теодор.

— Издеваешься? — Тельма вытерла ладони о пальто. Оглянулась.

Все по-прежнему.

Улица.

Мокрый асфальт. Высокий бордюр. Мостовая. Лужи. Фонари.

Дома со слепыми окнами.

Ветер над крышами.

— Нет. Это семейное имя… обычай. Странноват, конечно, — Теодор пожал плечами, — но с обычаями случается… я выбрал твое имя.

— Поблагодарить?

— Твоя благодарность не будет искренней. А это оскорбляет.

Надо же, он себя еще и оскорбленным чувствует! А что тогда остается Тельме? У нее есть отец. Не человек, но все-таки…

Этот отец здоров и благополучен. И ему плевать на Тельму, иначе нашел бы ее еще там, в приюте. А он просто вычеркнул ее из своей жизни, а теперь полагает, будто она должна испытывать к нему благодарность.

— Ты злишься. Пожалуй, ты имеешь право на гнев. Но у меня были свои резоны…