Он не был уверен, что сумеет, но когда острие пробило кожу, испытал не боль, скорее священный восторг. Именно… спираль, начинающаяся над сердцем… водяные змеи, что выйдут из озера, оставив на земле-коже глубокий след.

— Да ты псих, парень! — взвизгнул человек, вновь задергавшись. — Я понял, что деньги тебе не нужны… поверь, мне жаль! Я не тронул бы девчонку… ну да, пришлось… мне заплатили… Бездна милосердная! Знаешь, сколько мне заплатили за нее?! Да за эти деньги можно сотню девиц купить… да… или две! Подумаешь… ну не хотел я тебя подставлять! Не знал!

…золотой ягуар свернулся клубком на животе, и вокруг него поднимались тростниковые стены, в которых свила гнездо птица- кецаль.

— И… и все еще можно уладить! Клянусь! Развяжи… мы вместе выйдем… я признаюсь! Бездна тебя задери! Я во всем признаюсь! В каждом вашем долбаном обвинении… все на себя возьму, только…

Он запнулся.

Он смотрел на того, кого полагал недавно едва ли равным себе. Масеуалле. Нелюдь. Недобиток, по недоразумению прижившийся между людей. Полицейская ищейка.

Тварь.

И тварь запредельная, сродни тем, что пялились из темноты. И человек, выворачивая шею — страх заставлял двигаться, хотя и не было шанса на спасение, — вглядывался в призрачную темноту.

— Ты станешь героем, слышишь? Тебе медаль дадут… или две… повысят… ты… хочешь, я дам показания? Против Вельмы… дрянь она… никогда не любил… и сама затеяла игру… или другие… всегда есть те, кого охота засадить, но руки коротки. Подумай. Скольких ты спасешь, если…

Слова заканчивались.

И чистая кожа, не расписанная историей мира, тоже.

— Ей не было больно! Клянусь! Я дал ей снотворное… она спала… быстрая смерть… я ж не садюга какой, чего бы вы себе там ни попридумывали. Девчонку жаль… ну да… получилось так… уже ничего не изменить, так зачем нам помирать? Мы же разумные люди… убьешь меня и никогда не докажешь, что не ты ее… убьешь меня…

Кохэн, сын Сунаккахко, остановился.

Доказывать?

Зачем?

Кому?

Он больше не видел смысла, точнее то, что еще недавно представлялось единственно верною дорогой, вдруг исчезло.

— Не надо, — произнес человек жалобно. — Я же… я раскаиваюсь!

Ложь. И боги видят ее. Негоже осквернять ложью храм, пусть и забыт он…

…Мэйнфорд…

…не одобрил бы, но понял… единственный из всех, пожалуй, понял бы…

Кохэн закрыл рот человека ладонью и покачал головой: эта жертва предначертана. Подарок ему, Крылатому Змею, чьи крылья жгли спину, но не было рядом никого, кто смог бы вспороть кожу, выпуская их. Этот человек был ловушкой.

Лживым даром.

Погибелью. И спасением.

Новым путем, ступить на который Кохэну следовало давно, еще когда на алтарь взошла та, которую он любил больше жизни. И теперь, глядя на ничтожество, что дергалось, извивалось и скулило, он пожалел лишь о собственном страхе, помешавшем отправиться следом.

— Он вышел из Семи пещер, — сказал Кохэн, облизав горькие губы. — Омытый водами Семи озер. И на плечах его лежал плащ из семи шкур…

Он поставил клинок на грудь жертвы и слегка надавил, так, чтобы лезвие пробило кожу. И жертва завыла… пускай.

Боги слушают.

С первым лоскутом Кохэн провозился. Человеческая кожа оказалась не самым удобным материалом. Зато дальше дело пошло легче.

Человек, точнее то, что от него осталось, хрипел. Он был жив исключительно благодаря силе Кохэна, которую тот вливал в тело. И сила эта находила отклик, заставляя легкие дышать, сердце биться, а разум… если разум и остался, то он испытывал лишь боль.

Но и ей суждено было закончиться.