её капризы?!

– Вот те слово козацкое! – Вакулу, походу, тоже перемкнуло, и он закусил удила.

– Да разве принесёшь те самые черевички, которые носит сама царица? – неумолимо продолжала вбивать гвоздь за гвоздём в крышку кузнецова гроба неприступная красавица.

– Вишь каких захотела, – со смехом закричали девушки, но зарвавшаяся Оксана в пылу спора грозно топнула ногой.

Все на миг притихли.

– Будьте же вы все свидетельницы, ежели тока добудет мне кузнец те самые царицыны черевички, то вот вам всем моё слово, шо в тот же час выйду за него замуж! Щоб мне лопнуть поперёк сзаду, коли сбрехнула! Щоб у меня спереди усё до колен обвисло, щоб у меня волосы до Рождества дыбом стояли, щоб у меня брови выпали, а усы выросли, щоб у…

Хохочущие девушки увели с собой бушующую красавицу.

– А вы-то чего ржёте? – обратился Николя к хихикающим в кулак парубкам.

– Та тю, паныч, не суй свой длинный нос на чужой поднос, – со смехом ответил самый наглый.

И не успел опомниться, как паныч выбросил свою левую руку вперёд, одним ударом превращая нос самого насмешника в спелую синюю сливу, брызнувшую юшкой.

– Наших бьют, – неуверенно переглянулись молодые козачки, засучивая рукава и на всякий случай обратясь взглядами на задумчивого кузнеца.

Тот отреагировал не сразу, но менее чем через минуту поперевыкидывал всех храбрецов за плетень. Далее связываться с единственным сыном вдовы Солохи никто не дерзнул, ибо на данный момент – «хоть дурные и булы, но вже кончились!».

– Смеётся она над тобою.

– Та я и сам над собой смеюсь, – вздохнул Вакула, отряхая могучие кулаки свои. – Куда только задевался ум мой? Она меня не любит, ну да и бог с ней! Нешто на усём свете есть только одна Оксана?!

– Кстати, и хозяйка она так себе, только и знает, как наряжаться да вертеться перед зеркалом.

– Та и я про шо! Слава богу, много добрых дивчин и без неё на селе. Нет, полно, пора ж взрослеть та перестать дурачиться!

– Ты прав, друг мой, – задумчиво подтвердил Николя, обнимая приятеля за плечи. – Вот только…

– Шо, паныч? – обернулся кузнец.

– Да чтоб мне до старости Байстрюку копыта чистить, плюнь и достань уже эти царицыны черевички! Сунь ей их под нос, твоей ненаглядной Оксане! Докажи всему свету, что ты не хвост собачий, а сын козачий!

– А в глаз за сомнения?

– Рискни.

– Не буду, – опомнился Вакула. – Вы ж мой друг?

– Вот именно.

– И я про то ж.

– Значит, плюнем на всё и просто добудем эти чёртовы черевички, – грозя кулаком вслед ушедшей с подружками Оксане, прорычал бывший гимназист. – Чтоб их тем же вечером у неё собака погрызла, а любимый кот ещё и наложил туда тёплых подарков от обиды, что его салом обделили… Теперь это уже вопрос принципа!

– Оно так, паныч Николя. Пойдём и добудем!

– Verba non puer, sed viro![7]

– Шо?!

– Это по-латыни, не обращай внимания.

Товарищи (как бы ни было дискредитировано это слово в наши дни!) пожали друг дружке руки и прошли через калитку на улицу и далее сквозь толпу расступившихся парубков, как горячий нож сквозь вологодское масло. Никто и слова супротив не тявкнул, включая того нахала, что так старательно придерживал нос свой, распухший уже до размеров доброй груши в саду у Чубова кума.

Кстати, ежели кто захочет прикупить до себя тех груш взамен клятых турецких, так уж поверьте на слово – равных по сладости им во всей Малороссии нема! А коли вдруг у кого появятся в том сомнения, так милости просим летом в гости до нас, на милую любому россиянину ридну неньку Украину – нашу общую колыбель и тихую родину…

Довольно только вспомнить, как в детстве целовала нас маменька, как мы засыпали у её груди, как пахло от неё тем тёплым родным молоком, что нынче, быть может, встретишь только в Млечном Пути, на чёрном бархате неба, чтобы навсегда сохранить в