Это сказала ведьма.

Игнат различил ее поднявшийся во весь рост напряженный силуэт и видел, как ведьма легко скользнула к двери – ей, погруженной в вечную тьму, было безразлично, день ли на дворе, ночь ли. Тем временем звук снаружи нарастал и вскоре превратился в глубокий раскатистый рев, от которого Игнату захотелось заткнуть уши и снова спрятаться под одеяло.

– Это же Витольд! – сказала Марьяна. – Разве вы не слышите?

– Нет, – возразила ведьма. – Это не он.

Звук оборвался на высокой визгливой ноте. Наступила тишина, да такая, что Игнату казалось, будто удары его сердца отчетливо слышны в застывшем воздухе.

– Живее, – сказала вдруг ведьма. – Лезьте на печь.

– Почему? – переспросила Марьяна. – Там же…

– Живее!

Она почти кричала, и Игнат понял – дело серьезное. Помогая Марьяне взобраться на печь, он вдруг подумал, что вот так несколько лет назад прятались они со Званкой в погребе, и вспомнил низкий рокочущий звук, пришедший с воздуха.

Тем временем снаружи послышались шаги – кто-то медленно и неуклюже поднимался по лестнице. И сработанные на совесть дубовые ступени, выдержавшие вес двух мужчин, скрипели и прогибались, будто шедший по ним человек был тяжелее и Игната, и Витольда, и Марьяны вместе взятых.

Прижимая к себе перепуганную, но еще ничего не понимающую девушку, Игнат забился в самый угол, закутался в одеяло, как в кокон, а ведьма накинула поверх какую-то мешковину, скрывая постояльцев от глаз ночного гостя. Она успела в последний момент, когда дверь избы уже отворилась, скрипнув несмазанными петлями, и в помещение ворвался холодный ветер, но принес с собой не ночную свежесть, а запах гари и медовой сладости. Запах, знакомый Игнату с детства и узнанный им теперь.

Наверное, узнала его и Марьяна. Коротко охнула, но тут же зажала рот ладонью и крепче прижалась к Игнату, а он оттянул книзу краешек одеяла и нашел в мешковине прореху, через которую принялся наблюдать за происходящим.

Сначала Игнат не видел ничего и ничего не слышал. Только по-прежнему гулко пульсировала в висках кровь и над ухом взволнованно дышала Марьяна. Запах приторной сладости не становился сильнее, но и не исчезал, а это значило – навий находился в доме. И только тогда, присмотревшись, Игнат с замиранием сердца различил напротив двери тень, которая была чернее и гуще всех прочих. А потом услышал голос.

Размеренный, лишенный эмоций и жизни, звук выходил из мертвых легких, принадлежавших не человеку, а существу, которое никогда не было и не могло быть человеком.

– Почему… темно? – сказал черт.

И тогда ведьма зажгла свечи.

Он выглядел, как человек, и был одет, как человек, но все же им не являлся.

Даже не будь специфического запаха нави, с одного взгляда на скособоченную фигуру было понятно, что существо не принадлежит миру живых. В подрагивающем отблеске свечей его угловатый силуэт казался тенью причудливого насекомого. Но неподвижность была обманчива: Игнат слишком хорошо знал, как быстро навь могла выпустить когти и распороть брюхо ничего не подозревающей жертве.

– Пахнет… чужой кровью, – утробно произнес черт.

Он наклонил голову, отчего вся левая сторона головы погрузилась в густую тень. Игнату показалось: видит он перед собой не человеческое лицо, а одну из тех безглазых волчьих морд, что венчали частокол снаружи. И вздрогнул, когда в его плечо с коротким всхлипом уткнулась Марьяна. Игнат тихонько сжал ее руку, но не проронил ни слова.

– Разные ко мне люди захаживают, будто сам не знаешь, – тем временем ответила ведьма. – Как еще прожить одинокой слепой женщине, пока ты по лесам да селам счастья ищешь? – Она усмехнулась нервно и, не получив ответа, с укоризной добавила: – Сам-то, поди, к очередной смазливой селянке заглянул, а на меня пеняешь. Иди лучше в баньке попарься, чужой дух с себя смой. А после поговорим.

– Не… теперь.

Темный силуэт качнулся в сторону, и Игнат вздрогнул. Заметил? Но черт тяжело опустился на деревянный стул, отчего тот отозвался протяжным скрипом, и сказал:

– Я голоден.

В молчании ведьма накрыла на стол. И, пока черт ел, присела на лавку рядышком, подперла ладонью щеку.

– Где же носило тебя? – спросила она своим хрустальным, певучим голосом. – В каких землях скитался?

Черт допил топленое молоко, утерся рушником и только после этого ответил:

– Будто не знаешь… дальше Опольского уезда мне ход заказан.

Ведьма вздохнула.