– Мстить задумал?

– Не знаю. – Игнат еще ниже опустил голову, облизал пересохшие губы. Близость нави словно вытягивала жизненные силы. – Исправить бы хотел. – Щеку обожгло горячей каплей, и Игнат, не стесняясь черта, отер ее рукавом. – Навь обещала вернуть мою Званку, – хрипло произнес он. – Видел я в сарайчике гроб хрустальный. Хозяйка сказала, что не ее это тайна. Стало быть, твоя?

– Моя. Только… не для людских глаз она.

– Выспрашивать не стану. Только видел я на том гробе рисунок птицы с человечьей головой. И где она махнет левым крылом – там потечет вода мертвая. А где взмахнет правым – живая. Так кому, как не тебе, научить меня, где ее найти? Когда ни надежды, ни помощи нет, одна дорога остается – идти к черту.

Навий молчал, думал. Свечи плакали восковыми слезами, оплывали в подставленных блюдцах, и тени стали гуще, контрастнее.

– А знаешь ты… что я раньше человеком был? – вдруг спросил черт.

Игнат удивленно вскинул голову, всмотрелся в неживое лицо, исчерченное шрамами: не шутит ли?

– Был, – повторил черт. – Были мечты… и надежды… только перечеркнула все навь.

– Навь? – эхом повторил Игнат.

– Чертом стать легко, – продолжил одноглазый, а лицо исказилось, словно в кривом зеркале. – Достаточно… переступить через свои идеалы… найти оправдание поступкам… любым… даже самым страшным…

– Добрыми намерениями дорога в пекло вымощена.

– Вот и думай… не в пекло ли тебя… твоя дорога заводит?

Они снова замолчали. К запаху приторной сладости примешивался тяжелый запах крови, которая продолжала впитываться в прижатый к раненому боку рушник. Этот запах напомнил Игнату страшный вечер в тайге и алую строчку следов на снегу. Да ведь разве не решил он забыть все, как тяжелый сон? Разве не звала его Марьяна в жизнь новую и светлую?

Игнат обернулся, словно ожидал, что в дверь сейчас войдет Марьяна, возьмет его за руку и скажет: «Довольно. Едем!» Но никто не вошел. Извилистые языки теней припадали к ногам, лизали Игнатовы пимы, и что-то темное, зарождающееся под сердцем, толкнуло его в грудь, и он сказал совсем не то, что хотел изначально. А может, кто-то произнес это за него:

– Все же не будет мне покоя, коли дело не завершу. Виноват я перед ней, что не смог спасти. А потому хоть после смерти попробовать должен.

– Что ж, – ответил черт, словно только того и ждал. – Пусть будет… по-твоему. Только… и ты мне службу сослужи.

Игнат поежился.

– Что же ты от меня взамен захочешь?

Черт рассмеялся, словно опасения Игната были ему приятны.

– Не бойся… кожаного ремня у тебя не попрошу, – сказал он. – А обещай мне… если найдешь мертвую воду… принесешь мне от нее семь капель… с навью у меня свой разговор есть… только слаб я… не справлюсь… принесешь до Навьей седмицы – я тебе пригожусь. Силу навью получишь.

– Принесу, – пообещал Игнат. – Теперь расскажи, как мне ее найти?

Черт довольно улыбнулся, поманил Игната ближе и, понизив голос, проговорил:

– Слушай…

Сосновец был из тех небольших, ничем не примечательных городков, что раскиданы по северным землям, начиная от Хамарской гряды на востоке и заканчивая малообжитыми территориями у полярного круга.

Дома здесь не вырастали выше трех этажей, а улочки с приходом весны становились непролазными, стирая грань между пешеходной и проезжей частью. Гостиница тоже была одна – в нее-то и заселились ребята с помощью бывалого Витольда.

– Вы уж простите, что я вас дальше не повезу, – сказал он при расставании. – Нельзя мне тут слишком задерживаться, сами понимаете. – Он подмигнул Марьяне и похлопал по охотничьей сумке. – Увидят пушнину, сразу упекут в каталажку.

– А ты бы это дело бросил, – простодушно предложила Марьяна. – Попробовал раз, другой – и ладно. Ведь можно и честно на свете прожить.

– Честно-то можно, – не стал спорить Витольд. – Да только кто моих семерых по лавкам кормить будет? И у жены запросы растут. Вот я ей с этих соболей шубу новую сошью, а не принесешь добычу – и не поцелует сладко, и киселя не сготовит. Одно слово – баба.

Он подмигнул на этот раз Игнату. Мотай на ус, мол.

В избушку ведьмы Витольд вернулся, как и обещал, к новолунию. Привез ей в благодарность немного дичи, да круп, да хозяйственной мелочи. Более всех, конечно, его возвращению обрадовалась Марьяна: ей давно опостылели и непроходимые безлюдные чащи, и ведьмы с нечистью.