почти зернистыми; как чернила под лупой, проникающие в ткань свитка. Экран еще глубже погрузился в изображение, превратился фактически в микроскоп, сфокусировавшись на двух пластинках. Их края на месте разделения походили на рваную бумагу, крохотные стелющиеся волокна незаметно удалялись друг от друга, развевались, словно прощаясь. Экран держал увеличение несколько секунд, затем откатился назад.
От множества судорог левый борт «Веры» подернула рябь. Отдельные спазмы слились воедино, образовав торчащую наружу выпуклость диаметром примерно в девять сотен футов. Изящные рукописные строчки уже виднелись издалека; они оставались в пределах отметин от когтей, и потому было практически невозможно не увидеть в них письменность, не распознать формы знакомых букв, которые складывались в слова, а те — в предложения, образованные по неким базовым грамматическим правилам. Фурд с трудом поборол искушение прочитать этот текст.
Пока рос выступ, пластинки обшивки тут и там аккуратно отрывались от поверхности, под ними виднелись небольшие и твердые капли темного олова. Экран вывел изображения отпавших частиц в отдельных окнах: на них не появились отметины от когтей, они не сгорели, не исчезли, а просто мягко взлетели и теперь парили рядом с Ней. Все происходило постепенно и не казалось угрожающим. Экран снова переключился на общую картину.
Все больше и больше пластинок отрывалось от корпуса: десятки, сотни, оставляя за собой темные твердые капли. Сотни превратились в тысячи. Теперь надпись больше напоминала нотное письмо, и Фурд поборол искушение прочитать эту мелодию. Смитсон даже начал ее напевать.
Фурд сердито посмотрел на него:
— Прекратите. Скажите, что не так.
Эмберрец даже не смутился:
— Что вы имеет в виду под «не так»?
— Что Она делает?
— Это не Она делает, коммандер. Это с Ней делают. «Вера» не может остановить процесс, так как направила всю энергию в отражатели, чтобы держать нас подальше.
— Тогда мы должны быть довольны, а вы — сказать «Я же вам говорил». Но мы не довольны, вы молчите. Что не так?
Смитсон не ответил.
— Что мы запустили?
Пространство длиной в девятьсот футов между Ее миделем и кормой распахнулось. Взрыва не было. Все произошло медленно, «Вера» снимала слой за слоем, словно раздевалась перед ними.
Возможно, Она действительно не могла остановить процесс, только затормозить; если так, то «Вера» замедлила его в тысячу раз. Это походило на взрыв формой, но не скоростью. Каждая деталь корпуса на протяжении девятисотфутового отрезка отделилась от корабля и медленно полетела прочь: серебряные пластины обшивки, напоминающие ноши, линии иллюминаторов, закупоренных тьмой, сопла маневровых двигателей, выпускные каналы сканеров, орудийные апертуры. Большинство из них, кувыркаясь, парили рядом, целые и невредимые, а когда экран увеличил их изображения, то стало понятно, что никаких следов, копирующих предыдущие повреждения, на деталях нет и гореть они не собираются. Они просто оторвались от корпуса и теперь летели рядом с Ней.
Никаких потоков жидкого серебра или не имеющего названия цвета. Под внешним слоем остался второй: непрерывная поверхность цвета темного олова с отпечатками иллюминаторов и орудийных апертур. А затем медленно взмыл и он.
Второй слой был непрерывным целым, а не состоял из небольших пластинок, как первый. Девятьсот футов оторвались от «Веры» пятью кусками, настолько большими, что повторяли изгибы корпуса. Экран показал их вблизи, когда они поднялись и начали распадаться на мелкие части с острыми краями. Те парили вокруг «Веры», натыкаясь на останки внешнего слоя.
Дальше в корпусе находилось углубление, которое заполняла сеть из структурных элементов и узлов, связанных с третьим слоем, тоже цвета темного олова. Когда в «Веру» попали ракеты Фурда, проделав два кратера, экипаж впервые увидел эту решетку, но только теперь смог разглядеть ее в деталях. Тогда волны от взрывов ворвались в Нее, ломая и выворачивая все вокруг; теперь же действовала сила самой «Веры», в тысячу раз более медленная, но непреодолимая, и все детали спокойно вырывались из креплений и улетали прочь. Как и прежде, некоторые команда узнавала, подобное встречалось на «Чарльзе Мэнсоне»: балки, скрепленные в форме буквы «н», трубопроводы, трубки изоляции, круглые трубы, сплющенные до овалов в месте отреза, пластины с винтовыми соединениями и огромные болты (экран даже крупным планом показал бороздки резьбы), те сверкали, выкручиваясь из точек крепления. Но другие были совершенно непонятными: диски, треугольники, многогранники, сделанное из чего-то, напоминавшего одновременно газ, твердое тело и жидкость. Все это медленно поднялось из разреза в Ее борту, распадаясь на все более мелкие части, и присоединилось к облаку обломков, парящему рядом с Ней.
«В кои-то веки, — подумал Фурд, — Смитсон оказался не прав. Она все делает сама».
Под сетью оказался еще один слой цвета темного олова, его покрывали шрамы и вмятины, оставшиеся после оторвавшихся элементов конструкции. Экран, предвидя, что сейчас произойдет, увеличил картинку сочленений между секциями третьей оболочки. Он даже подсчитал, что, когда та отойдет от корпуса, новое отверстие окажется глубже кратеров, и на «Чарльзе Мэнсоне» смогут увидеть Ее внутренности. Но процесс остановился. Вместо этого рана в
