несомненно, они ей не почудились. В следующую минуту появилась чья-то фигура; мисс Крейг обрадовалась, увидев священника. Он приподнял шляпу.

– Думаю, нам по пути, – сказал он. – Может быть, вы позволите мне проводить вас?

Она поблагодарила его.

– В темноте страшновато одной, – добавила она. – Да еще все эти рассказы о привидениях и домовых – как послушаешь местных жителей, под конец и сама начинаешь верить.

– Я могу понять вашу нервозность, – сказал он, – особенно в такой вечер, как сегодня. В свое время я тоже испытал что-то в этом роде. Мне ведь часто приходилось ходить через болота одному, пробираясь на фермы по таким тропинкам, которые и днем-то еле найдешь.

– И вы не видели ничего, что бы вас напугало, – я имею в виду, ничего сверхъестественного?

– По правде говоря, нет. Но одиннадцать лет назад произошло событие, которое полностью изменило мою жизнь. И раз вы теперь в таком же расположении духа, что и я тогда, пожалуй, стоит рассказать вам об этом.

Это случилось в конце сентября. Я провел день в Уэстондейле, навещал умирающую старуху. Едва я собрался домой, как меня позвали к другому прихожанину, внезапно заболевшему в то утро. Лишь после семи вечера я наконец отправился назад. Помню, какой-то фермер попался мне навстречу, когда я свернул на болота.

Накануне был удивительный закат, один из самых чудесных, что мне доводилось видеть. Весь небосвод усеяли хлопья белых облаков, и на них ложились алые отблески, точно лепестки облетающей розы.

Но в этот вечер все переменилось. Небо стало иссиня-серым, только на западе угрюмо тлела желтая полоска. Я шагал вперед, продрогший и усталый, и на душе у меня было тяжело.

Должно быть, на меня подействовала разница между этими двумя вечерами – одним, таким ясным и полным надежд (жатва еще не началась, все

ждали сухих и теплых дней), и другим – унылым, словно предвестие суровой осени и близкой зимы. Вскоре к моему тягостному настроению добавилось новое чувство, и я с удивлением понял, что это страх.

Не знаю, чего я боялся. Справа и слева тянулись болота, пустынные и ровные, если не считать полосы разрытого торфа в двух шагах от дороги. Единственным звуком, который я слышал последние полчаса, был жалобный крик куропатки: «Воротись, воротись, воротись!». И все-таки что-то неуловимо тревожило меня, какое-то неясное ощущение.

Я плотней застегнул сюртук и, чтобы отвлечься, стал обдумывать предстоящую воскресную проповедь. Тему для нее я взял из Книги Иова.

Помимо тонкостей, которые так занимают ученых богословов, в этой древней книге есть многое, что особенно понятно крестьянам: гибель стад и посевов, утрата семьи. Я бы никогда не посмел говорить об этом, если бы сам не был фермером. Тремя неделями раньше мой участок затопило и, вероятно, я пострадал не меньше, чем любой из прихожан. На ходу повторяя про себя первую главу, я остановился на двенадцатом стихе: «И сказал Господь дьяволу: вот все, что у него, в руке твоей».

Мысли о плохом урожае (в наших краях эти мысли особенно страшны) вдруг исчезли. Передо мной открылось бездонное море тьмы. Как любой священник, которому по воскресеньям приходится читать проповеди трижды в день, я часто и бездумно использовал старое сравнение мира с шахматной доской: Бог и дьявол ведут игру, и в нашей воле помочь той или другой стороне. Но раньше мне и в голову не приходило, что сам я – не более чем пешка, и Господь может пожертвовать мною, чтобы партия была выиграна.

Я как раз дошел до места, где мы сейчас находимся, – хорошо помню эту каменную колоду для водопоя, – и тут какой-то человек, сидевший на груде щебня возле дороги, поднялся мне навстречу.

– Куда идете, хозяин? – спросил незнакомец.

По его выговору я понял, что он не из местных жителей. В это время года многие бродяги тянутся с юга на север, чтобы успеть к жатве. Я сказал ему, куда направляюсь. Он ответил:

– Пойдемте вместе.

Было слишком темно, чтобы как следует разглядеть его лицо. Но черты,