утерю боевой техники. Очень просто шлепнуть могли.
– Судили?
– Вывернулся. Новые пушки получил, а я в госпиталь угодил. Меня тогда первый раз ранило.
Появилась санитарка Катя. В туго подпоясанном халатике, косынке. Раздавала градусники, что-то записывала в блокнот.
– Катюша, – обрадовался Карелин, – а я тебя искал. Думаю, куда пропала?
Девушка глянула на него без всякого выражения и протянула градусник.
– Катька, ведь это я, Паша. Не узнаешь?
– Узнала, дальше что? – с неожиданной злостью отозвалась девушка. – Целовать друг друга кинемся?
Паша разозлился – такой встречи не ожидал, но старшина-артиллерист, когда вышли покурить, объяснил ситуацию:
– Катька с капитаном встречалась. Тот наплел ей всего. Что не женат, любовь, то да се. Обещал к себе в полк в санчасть забрать. Надул девке в уши про будущую райскую жизнь, каких деток народят, в городе жить будут, и смылся.
– Это не по-мужски, – солидно заметил Саня Зацепин.
– А тебе годков сколько? – прищурился артиллерист.
– Девятнадцать в октябре стукнет.
– Доживи ты, Санька, до этих девятнадцати, а потом судить кого-то берись. Капитан из танкистов, второе ранение. А танкисты долго не живут. Вот девку и уболтал. Ты бы, что ли, отказался?
– Я… – растерялся Саня. – Я бы врать не стал, а сказал бы о своих чувствах.
– Чего ж тогда молчишь? Сам на Катьку облизываешься, а как подойдет, глянуть на нее боишься. – Младший лейтенант растерялся, а старшина со смехом хлопнул его по спине. – Ладно, повзрослей немного. Девок ты еще не трогал, сразу видно.
Через пару дней в палату заявился Чурюмов Захар.
– И ты здесь? – ахнул Паша. – А чего ж полтора месяца знать о себе не давал?
– А ты чего молчал?
– На ноги только недавно встал.
– И я тоже. Угодил под «семидесятипятку». Весь экипаж, кроме меня, накрылся.
– А в моем экипаже Хижняк и Сорокин уцелели. По крайней мере тогда были живы. Не знаю, как сейчас.
– Васька Сорокин живой, у нас лежит. В этой Тростянке и соседних деревнях штук пять госпиталей. Станция неподалеку, вот сюда и везут. Наш госпиталь километрах в трех отсюда.
– Васька-то как? – спросил Карелин.
– Нога в двух местах переломана. Шкандыляет в гипсе на костылях. Жена ему письма пишет, а он за девками деревенскими бегает.
Поговорили о последнем бое, вспомнили ребят. Кто жив остался, а кого и нет уже на свете. Договорились, что в воскресенье Паша придет к ним в гости.
– Хорошо бы самогончику подкупить, – чесал затылок снова округлившийся, как медвежонок, лейтенант Чурюмов. – У тебя деньги есть? А то я свои уже промотал.
– Червонцев двести сохранилось, – достал из кармана пакет с письмами и фотографиями Карелин.
– Давай сотню сюда. Литр я куплю, сальца немного. Ну а хлеба или пирожков насобираем.
Когда провожал Чурюмова, встретил Катю. Разошлись бы молча, но Захар просто так пройти не мог:
– Ого, какие девушки соблазнительные ходят. Вас как зовут?
Но Катя, не обращая внимания на Чурюмова, предупредила Пашу:
– За территорию госпиталя не выходить.
– А то расстреляют, – подхватил Захар.
– Я до ворот друга провожу, – объяснил Карелин. – В одном полку воевали.
– Друг твой, видать по всему, выздоровел. Шатается без дела, тянет время, чтобы подольше в тылу отсидеться.
– Я, отсидеться? – у Чурюмова задергалась челюсть. – Глянь сюда!
Он распахнул халат. На боку багровой вмятиной отпечатался след от крупного осколка. Незажившая до конца рука от напряжения сжалась. Лопнула стянутая ожогами кожа, вытекла тонкая струйка черной крови.
– Иди докладывай, бля! В политотдел или сразу особистам. Тебе, наверное, за слежку приплачивают.
Самоходка Захара Чурюмова была подбита через час после машины Карелина. На глазах у лейтенанта сгорел живьем застрявший в перекошенном люке механик-водитель. Оторвало руки наводчику, а заряжающего добило взрывом снаряда.
