государств и союзов. Но и этот геополитический, захватывающий два континента проект был включен в огромный глобальный план, управляющий всем человечеством, толкающий человечество в направлении, выгодном устроителям плана. Для осуществления оного мало денег и власти, мало разведок и армий, мало интеллекта и технологий управления миром. Для этого нужны все сокровенные искусства и знания, все тайные религии и науки, хранимые горсткой жрецов, чьи имена никогда не появятся на страницах газет, чьи лица не возникнут на экранах телевидения. Их существование лишь смутно угадывается среди войн, катастроф, переделов границ, возвышений и падений империй. Он, Хлопьянов, удаленный от них, был в поле их власти. Как крохотная молекула, был вживлен в загадочный организм заговора, с непонятной для него задачей и функцией, именуемой словом «инверсия».
Его мысль вдруг утратила четкость, сменилась ощущением, похожим на сновидение. Земная реальность, о которой он только что размышлял, где действовали заговоры, войны, совершались подвиги и злодеяния политиков, творились волшебства и колдования жрецов, молитвы святых и праведников, – весь земной, окутанный облаками шар был помещен в мироздание, парил среди космических зорь, огненных метеоров, дуновений космического ветра. Был вмещен в непомерную живую картину мира с движением светил и звезд, где присутствовал свой непостижимый разумению план, ускользающий от понимания замысел, давший начало миру, ведущий этот мир к завершению.
Его разум, привыкший к логической работе, к высчитыванию и отгадыванию сложных комбинаций, вдруг сладко затуманился. Он созерцал жизнь мира с движением зорь, закатов, грозовых напоенных молниями туч, ночных сияний и утренних радуг, которые свидетельствовали о совершаемых в небесах борениях. Словно одни мировые духи схватывались с другими, и в их столкновении, в их битве рождались и гибли галактики, сходили с орбит планеты, загорались новые солнца, а в земной юдоли он, Хлопьянов, то ликовал, падая в теплую траву, пахнущую земляникой, то рыдал, черный от горя, захмелев от кружки вонючего спирта, провожая на борт «гробовщика» убитого командира полка.
«Есть светлые и темные силы, есть битва духов, есть высшее зло и добро». Это открытие и прозрение из области разума переместилось в грудь, в сердце, в то место, где еще минуту назад пламенела звезда боли.
Он чувствовал присутствие духов, злых, беспощадных, исполненных разрушения. Это они, духи тьмы, взорвали пакет с динамитом, замаскировав его под святую икону. Они, злые духи, затмили разум водителю бензовоза, и адский огонь спалил детей, стариков и женщин. Они, духи зла, подстерегли и убили Вельможу. А еще раньше их несметные полчища накинулись и растерзали страну, расклевали державу, прочертили по любимой земле страшные борозды смерти.
«Ну где же вы, Духи Света? – вопрошал он, тоскуя, не понимая, почему в битве небес одолевает тьма, и небу угодно истребление его Родины. – Где же вы, Светлые Духи?»
В небесах, покрытых тучами, совершается битва. Черные башни, из которых выходят тяжелые, во все небо, воины. Их косматые головы, гривы их тяжких коней, рокот копыт, блеск и огонь металла. Дымный, как комета, с черной свистящей головкой, упал с неба смерч. Первые удары дождя. Рябая пыль на дороге. Полегла от ветра зеленая рожь. И внезапный обвальный ливень, непроглядный, шумящий. Невозможно дышать. Трескучий грохот и блеск. Он бежит по пенистой, превращенной в реку дороге. Добежал до веранды, сбросил, задыхаясь, липкую, тяжелую от воды одежду. Смотрит на свои забрызганные голые ноги. В пальцах застрял оборванный цветок василька.
Сколько их было, небес, – зимние, туманно-серебряные, с длинным, вместо солнца, заревом, сулившем ночное ненастье. И он о приходило с черным колючим ветром, злыми бегущими тучами, в которых крутилась, туманилась, разъедалась на части мглистая луна. И лишь иногда, внезапно, в кратких разрывах туч сверкал ее белый жестокий круг.
Или весенние, с долгой, медленно тлевшей зарей, на которой длинно и хрупко чернели колья забора, и летело странное, похожее на морского конька существо, одновременно устрашающее и беззащитное.
Он вспоминал небеса, картины кучевых облаков, синих прогалов с серебряным самолетиком, белое невесомое семечко, пушистое и сверкающее, исчезнувшее на солнце.
«Почему только духи тьмы? – тосковал он, перебирая в памяти события последних недель, где присутствовали зло и несчастье. – Где Духи Света?»
И вдруг его осенило: «А я?… Разве во мне – не Свет? Мною движет – не Свет? Во мне – не Дух Света?… И я выхожу на бой!»
Это открытие окрылило его.
Эта мысль не показалась ему наивной и романтической. Он чувствовал в себе силу и веру. Эта сила была в дыхании, была в груди, была в сердце. Эта сила была Духом Света. Там, где недавно распускала свои жгучие лучи звезда боли, теперь были радость и свет. Была Звезда Света.
С этим чувством он завершил день. С этим же чувством начал следующий. Торопился к бассейну «Москва», где затевалось нечестивое действо.
Он приблизился к чаше бассейна. От кафельного пыльного днища пахнуло жаром, сернистым едким удушьем. Там была смерть, – среди больничного кафеля, тусклых отсветов солнца, химического зловонья умерло время. Эпоха, казавшаяся величественной и бесконечной. Оставила после себя мерзость запустения.
На дне бассейна, на клетчатом кафеле, стояли и сидели люди. Странного вида, в необычных одеяниях, все с едва заметным уродством и порчей, словно пораженные болезнью суставов, либо усохшие, либо неестественно раздутые. Странность и необычность их состояла в том, что они почти не отбрасывали тени. Их освещало не стоящее в зените солнце, а сами они светились, как гнилушки, пропитанные фосфором.
По краю бассейна, у парапета толпились зеваки. Прохаживался ленивый милицейский патруль. Энергично и голосисто взывала в мегафон женщина в блестящих облегающих брюках, в таком же чешуйчатом лифе, с голым животом, бритая наголо, с круглым, выкрашенным в зеленое черепом. Она напоминала мерцающую змею, гибкая, упругая, скользкая.
– Теперь прошу клетку номер четыре продемонстрировать свою энергию! – женщина направила мегафон в кратер бассейна. – Концептуальный смысл предлагаемой вам трансцендентности связан с эросом, как кульминацией Бога, пронизывающего одновременно мир и антимир, сочетая их в метафизическое двуединство!
Женщина пробежала мимо Хлопьянова в обратную сторону, и от нее пахнуло легким смрадом скользнувшего по камню ужа.
Хлопьянов нашел среди кафельного пыльного блеска цифру «4», выведенную цветным мелом. Рядом с цифрой, закутанные в общее грязно-серое покрывало, сидели мужчина и женщина. Она, с рыжими, собранными в пучок волосами, ярко набеленным лицом, красными напомаженными губами. Он, с лысой выбритой, шишкастой головой, лиловыми подглазьями, с черными растопыренными усами.
Заиграло танго. Мужчина и женщина встали, сбросили хламиду и, сцепившись руками, двинулись в танце. Собравшимся предстало зрелище двух голых танцующих стариков. Она, рыхлая старуха, с вывалившимся животом, с черной дырой пупка, с голубоватыми, похожими на брюквы грудями. Ее ноги, искривленные ревматизмом, в лопнувших сосудах и венах, напоминали гниющее мясо. С боков свисали складки, похожие на несвежее тесто. Пах топорщился седой неопрятной паклей. Жирная спина в пятнах пигмента сутулилась и колыхалась. Он – иссохший до костей, с торчащими ключицами и ребрами, на которых натянута сухая бескровная кожа. Его таз, берцовые кости, выпуклые мослы ходили ходуном, и казалось, стучали, скрипели. Его гениталии, как кожура от картошки, висели между ног. На дряблых ягодицах краснели два седалищных мозоля. Черные лакированные усы и отполированный до блеска череп уродливо и страшно сочетались с мертвенной плотью. Рыжая латунная голова танцовщицы, ее белила и красная помада нелепо и пугающе выглядели среди тяжелых складок старческого жира. Оба они казались вставшими из гроба, в трупном гриме, в пятнах разложения. Их танец, их босые искривленные ноги, их сталкивающиеся животы и груди рождали ощущения, что вот-вот плоть старухи соскользнет с ее костей, как студень, а пергаментное тело старика превратится в пыль и перхоть, и останутся два танцующих скелета в раскрашенных масках.
Они протанцевали несколько кругов. Музыка оборвалась, танцоры утомленно уселись на кафель, накрылись серой хламидой.
Хлопьянов был ошеломлен. Испытывал чувство гадливости. Ему казалось, запах тления, сладковатые трупные дуновения подымаются со дна бассейна. Близкий Кремль, золотые главы соборов дрожали и туманились в воздухе открытой могилы.
Женщина-змея, счастливо извиваясь, блестя чешуей, скользнула мимо, задев Хлопьянова лакированным боком. Ему показалось, он почувствовал холод рептилии.
– А сейчас, – мегафон рокотал у ее узких губ, у раздвоенного вырывавшегося язычка, – прошу клетку восемь обнаружить свои энергии! Первичный бульон! Первожелток! Вечный зародыш Вселенной! Сперматозоид мироздания! Животворящая слизь, из которой путем эволюции рождались культуры и цивилизации! Искусство совершает патетический рывок в прошлое, меняет границы времени, стремится к своему первообразу!
Она извивалась, окруженная металлическим светом. В ее маленькой каменной голове краснели жестокие красные глазки.
В клетке «8» стоял круглоголовый белобрысый мужчина с широко растопыренными птичьими глазами. Голый по пояс, с тонкой цыплячьей шеей, он был перепоясан красным кушачком, в шелковых шароварах. Его голые ступни казались беспалыми. На штативе стоял картонный ящик с латинскими литерами. Заиграла электронная космическая музыка. Человек сунул руку в ящик, достал куриное яйцо, повертел его над головой, белое, чистое, и с силой ударил яйцом по макушке. Оно лопнуло, по бритой голове, по лбу, по лицу потекла бело-желтая слизь. Человек достал из ящика второе яйцо, поднял его высоко и с силой опустил себе на темя. Яйцо слабо хрустнуло, из него скользнула солнечная жижа белка, и в ней неразбившийся круглый желток. Медленно сполз по лбу, скользнул по щеке, сорвался на голый живот, а с него – на кафельный пол. Разбился, растекся яркой желтой лужицей. Человек взял третье яйцо, разбил о голову. Теперь все лицо его было покрыто прозрачной слизью, отекавшей оранжево-желтыми струйками. Он был в липких, переливавшихся на солнце висюльках. Они тянулись, обрывались, падали на кафель. Он был похож на мокрую личинку, прорвавшую кокон. На головастика, родившегося из икринки.
Музыка Космоса продолжала играть. По набережной в бензиновой гари неслись автомобили. В отдалении возносилась колокольня Ивана Великого. А на кафельном полу бассейна стоял недоразвитый, выпавший из разбитого яйца птенец с желтыми выпученными глазами и перекрученной шеей.
Люди кругом глазели. Милиционеры с дубинками, приоткрыв рты, наблюдали необычное действо. Молодые люди, присев на парапет, пили из банок пиво. И, казалось, никто не чувствовал, как из круглой чаши бассейна, словно из параболической антенны, несется излучение. Простреливает город невидимыми смертоносными вихрями.
Трепеща и мерцая чешуйками, скользнула змеевидная женщина.
– Прошу клетку четырнадцать обнаружить свои энергии! Потерянный эдем, обретаемый вновь через истребление оскверненного рая! Рай, взятый с неба в земную историю, возвращается обратно на небо путем изживания земного добра! Зло как инструмент обретения рая!
Хлопьянов разыскал среди разграфленного кафеля цифру «14». Там стоял худой человек с провалившимися щеками, белым, как кость, носом. Его перевитые венами руки двигались, терлись одна о другую, словно он их старательно мыл, готовился к хирургической операции. Перед ним на земле возвышался невысокий шатер, покрытый нарядной тканью. Человек ухватил материю острыми, как пинцет, пальцами, дернул. Соскользнувшая ткань открыла прозрачную золотистую клетку, в которой сновали, мелькали испуганные разноцветные птички. Человек открыл дверцу клетки, просунул в нее длинную руку, вокруг которой заметались, заискрились пичуги. Схватил одну, извлек из клетки, и держал над собой, показывая толпе маленькую, торчащую из кулака головку. Схватил птицу за крыло, держал ее, трепещущую, верещащую, поворачивая во все стороны. Было видно, как солнце просвечивает сквозь прозрачное оперение. Сильно дернул за крыло,
