дочери.
– Это не просто «Лолита», и к тому же какой конец! Фантастический! Не знаю, наркотики тому причиной или алкоголь. Как изумительно он описал ее нечеловеческую красоту.
– Мне очень понравилось, – сказала я.
Отохико немного смутился, потом кивнул. Конечно же, он гордится своим отцом.
– Я хотела бы, чтобы японцы его прочли.
– Когда-нибудь Саги, моя старшая сестра, обязательно его переведет. Она очень хочет, – сказал он. – Кадзами, у тебя есть рукопись девяносто восьмого рассказа?
– Да, она мне досталась как память о Сёдзи.
– Кое-кто хочет получить эту рукопись, так что будь поосторожней!
– Кто? – спросила я с удивлением. – Твоя сестра?
– Нет, не она. Если бы она хотела, она просто пришла бы к тебе и попросила сделать копию. Есть одна женщина, которая с ума сходит по этой книге. У нее уже есть копия девяносто восьмого рассказа, но она хочет получить все его существующие копии.
– Твоя подруга?
– До недавнего времени мы вместе путешествовали. Вместе вернулись из Америки в Японию, и, похоже, она о тебе знает.
– Ты встречаешься с маньячкой? – засмеялась я.
Он тоже улыбнулся:
– Да, у меня слабость к тем, кто подвержен страстям.
– Ручаюсь, она любит в тебе сына Такасэ.
– Это как раз и интересно!
– Странный ты человек, Отохико.
– Ты тоже. Мы чем-то похожи на старых приятелей. Удивительное дело!
– Мы и есть старые приятели!
– Наверное, мы много думали об этой книге, поэтому у нас много общего. С тобой так легко разговаривать.
– Я и сейчас иногда о ней думаю.
– Я тоже. Почти каждый день. Тело пропитано этой книгой как проклятье.
Отохико говорил тихо, но его слова запали мне в душу.
Договорившись встретиться еще раз, мы обменялись адресами и разошлись.
*
Я и сейчас иногда о нем думаю. О Сёдзи.
Я полюбила его еще школьницей, потеряла от любви голову, полностью растворилась в нем, почти ежедневно бывала у него дома, помогала ему с переводами. Ему было хорошо со мной. Это правда.
Но остановить его усталость, которая в силу разных обстоятельств одолела им еще до встречи со мной, было мне не под силу. Темная сторона занимала значительную часть его души, но она казалась мне привлекательной, и я старалась во всем этом не разбираться. Встретившись с ним, я бабочкой влетела в комнату его души, в которой вот-вот погаснет свет. Я стала его утешением, я принесла во тьму вспышки света, что привело его к еще большему хаосу.
Наверное, поэтому, когда я вижу его во сне, мне кажется, что я нынешняя могла бы с ним встречаться. Что я нынешняя могла бы подарить ему не короткие вспышки света, а спокойствие и радость. Возможно, этого бы не получилось, я мучаюсь в сомнениях. Если бы я снова могла с ним встретиться! Моя единственная надежда. Возможно, я преувеличиваю свои способности.
Но в тот момент, когда я слышу слова: «Душа самоубийцы не может попасть в рай и навсегда остается несчастной», я словно теряю рассудок. И не успеваю я возразить этому абсурдному утверждению, передо мной возникает его слабая улыбка. Так улыбался только он.
Утром того дня, когда умер Сёдзи, я была в его комнате.
Все напоминало сон, пронизанный летними лучами солнца, ослепительно сверкающими за занавесками. Совсем как сейчас – ясное летнее утро.
Обычно Сёдзи вставал раньше меня. Когда я просыпалась около восьми часов, чтобы идти в школу, Сёдзи уже сидел за компьютером. Мне нравились удары его пальцев по клавишам и сосредоточенное лицо – они пробуждали детские воспоминания о матери. Сёдзи был на семнадцать лет старше меня, и его спокойствие усмиряло мою бьющую через край энергию. С ним всегда было спокойно. Мы могли смеяться и веселиться, но все равно на душе моей было спокойно. Даже если я прогуливала школу, Сёдзи не выпроваживал меня из дома – такой уж он был человек.
Но в то утро все было по-другому.
После звонка будильника я повернула голову – Сёдзи спал, его лицо было бледное и безжизненное, под глазами круги, дыхание еле слышно.
У меня, восемнадцатилетней, сердце при его виде защемило. Тихонько перекинув на него одеяло, я встала с кровати. Надела школьную форму, выпила чашку молока.
Было тихое утро, но в комнате угадывалась какая-то непривычная атмосфера.
