«Tous les Bourgeois de Charte»[1] и «La Carillon de Dunkerque»[2],Такт отбивая усердно ногой в башмаке деревянном.Весело, весело вместе старые и молодые —Даже и дети меж ними — в танце задорном кружилисьМежду деревьями сада и вниз, по зеленому склону.Самой прекрасной была там из девушек Эванджелина,Был Габриэль среди юношей самым красивым и статным.Так это утро прошло. Но вот прогремел с колокольниЗвучной меди призыв, и бой барабанный разнесся.Вскоре наполнилась церковь мужчинами. Женщины ждалиИх во дворе, украшая надгробья для них дорогиеЯркой осенней листвой и свежею хвоей из леса.Гордо прошел мимо них отряд корабельной охраныК Двери храма. Ударила резкая дробь барабана,Гулким эхом отпрянув от потолка и оконниц;Смолкла тревожная дробь, и тяжелые двери закрылись;И в тишине ожидали люди, о чем им объявят.Вышел вперед офицер и, став на ступени алтарной,Поднял в руке высоко рескрипт с королевской печатью:«Собраны вы согласно Его Величества воле;Милостив был он и добр; но чем вы ему отплатили —Пусть вам совесть подскажет! Природный мой нрав и характерНе соответствует миссии этой суровой; но долженВыполнить я порученье свое. Вот вам воля монарха:Ваши земли, жилища, равно как и скот всевозможный,Ныне отходят короне, а сами вы подлежитеПереселенью в другие края. Да сподобит господь васЖить там честно и верноподданно, в мире и счастье!Пленными я объявляю вас ныне согласно приказу!»Как в безмятежный полдень летнего солнцестоянья Вдруг разражается буря и с неба свергается страшный Град, побивая посевы крестьян, барабаня по окнам,Застя солнце и с крыши охапки соломы срывая,Скот заставляя мычать и метаться в тесном загоне, —Так на акадцев обрушилось страшное это известье.Оторопели они поначалу, но через мгновеньеШум прокатился по церкви, ропот печали и гнева —Громче и громче — и вдруг все бешено ринулись к двери. Тщетны были попытки прорваться, и взрывы проклятий Храм святой сотрясли, и над морем голов возмущенных Выросла вдруг кузнеца Базиля фигура, как в бурюМачты обломок, взлетевший на гребень ревущего вала.Побагровев от ярости, громко и дико вскричал он:«Хватит покорствовать злобе! Долой английских тиранов!Смерть солдатне, посягнувшей на наши поля и жилища!»Он продолжал бы еще, но жестокий удар наотмашьРечь кузнеца оборвал и на пол его опрокинул.В самый разгар суматохи и яростного возмущенья Дверь алтаря отворилась и Фелициан преподобный Вышел к толпе прихожан и, важно сойдя по ступеням,Поднял спокойную руку, повелевая умолкнутьШуму и крикам, и так он к пастве своей обратился —Голосом низким и звучным, мерным торжественным тоном,Словно часов отчетливый бой после звона набата:«Что с вами, дети мои? Или вас обуяло безумье?Сорок лет неустанно трудился я здесь между вами,Словом и делом уча взаимной любви и терпенью!Это ль плоды моих бдений, горячих молитв и усердья?Так ли вы скоро забыли любви христианской уроки?Или хотите вы дом оскорбить милосердного богаДиким буйством и ненавистью сердец распаленных?Се — наш Спаситель распятый на вас терпеливо взирает! Видите, сколько в очах его кротости и состраданья!Слышите, губы его тихо шепчут: «Отец мой, прости им!»Так повторим же молитву его пред лицом нечестивцев, Скажем теперь по примеру Христову: «Отец наш, прости им!»Немногословен был старца укор, но глубоко проник онВ души людей и слезы раскаянья вызвал у многих.И покорились они и сказали: «Отец наш, прости им!»Час вечерней службы настал; и затеплились свечиНа алтаре, и священника голос звучал вдохновенно,И не одними губами — сердцами ему отзывалисьЛюди, и «Аве Мария» звучало, и с жаркой молитвой Души их ввысь устремлялись, как Илия, к небу всходящий.Злое известье меж тем разнеслось по деревне, и всюду Плакали жены и дети и горем делились друг с другом.Долго стояла Эванджелина у двери отцовой,Правой рукой заслоняя глаза от закатного солнца,
