Той, что друиды срезают на святки ножом ритуальным, Уединенно стоял бревенчатый дом скотовода.Срублен и слажен он был из ровных стволов кипариса, Слажен красиво и крепко; и вкруг его пышно разросся Благоухающий сад, наполненный вешним цветеньем.Розы и виноград обвивали большую верандуНа деревянных изящных столбах, под тенистою крышей.Где, пролетая, жужжала пчела и мелькали колибри. Неподалеку от дома стояли в саду голубятни,Эти приюты любви, с ее беспрерывною сменойТо воркованья и неги, то пылкого единоборства.Всюду была тишина. Еще золотилось над лесомПозднее солнце, но дом уже скрыло прозрачною тенью.Дым из каминной трубы поднимался столбом сизоватымИ в вечереющем воздухе медленно, нехотя таял.С той стороны из садовых ворот выбегала тропинкаИ сквозь дубравы зеленые вдаль уводила, в просторыПрерий бескрайних, где в море цветов тихо солнце садилось.Там, где встречались леса с прибоем цветущих прерий,На жеребце темногривом, в испанском седле с катауромДюжий пастух восседал, загорелый и широколицый.Он был в куртке и крагах из кожи оленьей. ГляделиЗорко вокруг, по-хозяйски, глаза его из-под сомбреро. Неисчислимое стадо коров и быков безмятежноВ сочных травах паслось, вдыхая прохладу тумана,Что поднимался с реки и вокруг расползался по лугу.Поднял пастух не спеша рожок на ремне и, всей грудьюВоздух набрав, протрубил. Далеко, и протяжно, и звучноЭхо сигнал разнесло по влажной вечерней равнине.Разом множество белых рогов поднялось над травою,Словно вскипели бурунами волны враждебного моря,Замерли, поколебавшись, — и с ревом помчались все вместеВ прерии, сделавшись вскоре лишь облаком на горизонте.К дому пастух повернулся, и вдруг за воротами садаОн увидел священника с девушкой, шедших навстречу; Спрыгнул с коня — и бросился к ним, изумленно воскликнув,С бурным восторгом старым друзьям раскрывая объятья.Тут они в пастухе кузнеца Базиля узнали.Радостно встретил гостей он и в сад их повел. Там, в беседке,Розами пышно увитой, пустились они в разговоры,Спрашивая, отвечая, перебивая друг друга,То улыбаясь, то плача, то погружаясь в раздумья.Между тем Габриэль все не шел; и сомненье закралосьВ душу девушки. Сам же Базиль, заметно смущенный,Задал вопрос, помолчав: «Плывя через Ачафалайю,Разве не встретили вы челнок моего Габриэля?»Эванджелина при этих словах словно вся потемнела,Брызнули слезы из глаз, из груди ее вырвался возглас:«Как?! Он уехал?» Припала к плечу кузнеца, и все горе,Что накопилось в душе, излилось в рыданьях и стонах.Добрый Базиль постарался ответить как можно беспечней:«Не огорчайся, дитя! Он только сегодня уехал.Эх, дурачина! Оставил меня одного с моим стадом.Очень уж сделался он беспокоен в последнее время,Стало ему невтерпеж это тихое существованье.Думая все о тебе, беспрестанно томясь и тоскуя,Не говоря ни о чем, кроме вашей несчастной разлуки,Он до того надоел и наскучил и юным и старым,Даже и мне, что в конце концов я надумал отправитьПарня в Адайес, чтоб мулов помог там сменять у испанцев. После по тропам индейским он двинется в горы, на запад,Мех добывая в лесах и бобров промышляя по рекам.Не унывай же, дитя! Мы влюбленного скоро догоним. Против теченья плывет, бежит от судьбы непреложной. Встанем завтра с алым рассветом и пустимся следом, Чтобы настичь беглеца и в нежную ввергнуть неволю».Тут от реки донеслись смех и шум, и тотчас показался Старый Мишель-музыкант на руках у приплывших акадцев. Здесь, под крышей Базиля давно он, как бог на Олимпе,Жил без скорбей и забот, одаряя лишь музыкой смертных. «Слава Мишелю! Ура веселому сердцу!» — кричалиЛюди, с триумфом неся музыканта. Отец преподобныйС Эванджелиной пошли им навстречу, усердно и пылко Старого друга приветствуя и вспоминая былое.А восхищенный Базиль, узрев земляков и соседей,Руки жал, хохотал, и мамаш обнимая и дочек.Переселенцы меж тем не могли надивиться богатствуБывшего их кузнеца, угодьям, скоту и хозяйству,Важному виду его, рассказам о климате, почвеИ о степях, где пасутся на воле стада без хозяев.Каждый думал в душе, что и он обустроится так же.Вот они поднялись по ступеням и через верандуВ дом вошли, где уж в столовой давно дожидался Ужин Базиля. Уселись, и тут началось пированье.Было в разгаре веселье, когда внезапно стемнело И в тишине, озаряя равнину серебряным светом,Месяц взошел и звезды зажглись. Но светлее сиялиВ свете домашних огней улыбки за дружеским пиром.Сидя в возглавье стола, щедро пастух добродушный
