У поэта Бориса Заходера есть стихотворение о кошке Вьюшке, которая везде и на всем спит. Жизненный образ – ничего не скажешь. Ведь кошки такие особенные существа, что и в храм без всякого спроса проникнуть могут, и никто им в том препятствия чинить не станет, и на компьютере спят, подоткнув под морду оптическую мышь и наблюдая, как на мониторе от кошачьего дыхания наплывают замысловатые строки, да и вообще…
На чем не может спать кошка? Да практически на всем она спит, зараза.
То же можно сказать и о поэтах или, скажем, художниках?
«Вы знаете, где пьют поэты»?
– Везде, деточка, практически везде: и в метро они пьют, и в садиках ухоженных и не очень, в подъездах пьют, в машинах…
Странный вопрос – где пьют поэты?
А где застигают их поэтическая жажда и желание поболтать о жизни со знакомыми и незнакомыми людьми. Однажды летом небольшая группка поэтов во главе с Сашей Смиром устроилась не где-нибудь, а на ступеньках Мариинского дворца. Сквозь мутные фильтры пролетевших лет проступают черты авторов- исполнителей и поэтов Саши Пака и покойной уже Лены Дюк. В общем, традиционно по-русски трое их было, а где трое собираются, там и четвертый норовит. Но, чтобы не соврать, всего компания собралась пять человек. О троих я уже сказала, и еще двое приблудных на подмогу подвалило. Сели, ящик пива с собой притаранили. Это уже как водится, беленькой немного, ну и всякой снеди – поляну накрыть.
Сидят чинно, благородно, ни к кому не пристают, похабства не орут, а над ними, рассевшись на ближайшей к земле тучке, расположились веселым кружком поэтические музы, на каждого поэта по одной, чтобы никому не обидно было.
Правда, сей светлый круг на земле не каждый узреть может, и даже сами поэты не всегда его видят. Но зато, случись им хоть раз в яви или сне узреть образ своей ненаглядной поэтической покровительницы – все… Образ этот сохраняют поэты на всю оставшуюся жизнь, бережно лелея в своем сердце, точно нежный, диковинный цветок…
Присмотрелись к поэтам обитатели Мариинского дворца, пригляделась охрана. На демонстрантов вроде не похожи, те наглые, озабоченные и злые.
Только-только пикет разгоняли – неврастеник на неврастенике. Каникулы в дурке, что ли… или день открытых дверей.
А эти…
Наконец двери правительственного здания отворились, и к поэтам нашим, точно апостол, по ступеням, помнящим подошвы знаменитых политиков – ныне здравствующих и почивших, прорвавшихся к кормушке и уже оттесненных от ее и отправленных на заслуженный или незаслуженный отдых – спустился к поэтам некий военный чин, полковник, как выяснилось.
Подошел ближе, носом повел. Чутье у политиков тонкое, без него им никак. Кто в какой партии значится – за версту просчитывают.
А тут…
Нюхнул военный воздух вокруг поэтов раз, другой…
Солодом от них так и прет, сивухой самую малость тянет, а вот чтобы партией какой, или иным говнецом… вроде как не ощущается.
Или пришлые маскируются, или проверка от САМОГО. Только уж больно хорошо сукины дети притворяются…
Глянул он полковничьим своим рентгеном. Что такое? – не поддаются незваные гости распознаванию – не красные они, не коричневые, не зеленые и, уж конечно, не голубые.
Ну, делать нечего, пришлось самолично на контакт идти, жизнью рисковать. Подошел, самого голосистого и бородатого из всей компании высмотрел, нашего знакомого Александра Смира, подошел.
– Простите, господа, – наметанный взгляд не углядел плакатов или транспарантов. На ступеньках была расстелена газетка, в кулечках ждали своего часа сухарики, пара сухих лещей, точно серебряные лапти, располагались посреди импровизированного стола с открученными по такому случаю головами.
Завершал натюрморт пластмассовый ящик с пивом.
– Простите, – выдавил из себя военный чин, подавляя набежавшую слюну, – это политическая акция? В смысле, что незапланированная, как-то… это… политическая?.. вас спрашиваю.
И в этот момент наблюдающая за происходящим муза Александра Смира озарила своего избранника невиданным светом, разверзла его занятые пережевыванием закуски уста, и родилась поистине историческая фраза.
– Это не политическая, это поэтическая акция! – изрек Смир. – Здесь пьют поэты!!!
Почитатели Вакха
Где только ни пьют поэты… поэты – особенно те из них, что почитают Вакха/Бахуса.
Пьют везде. И никто, и ничто их не может при этом остановить, ибо возлияния эти творят они во имя своего упитого бога, превращаясь в конце жизни в дивную амфору или спиваясь в хлам. Возвышая стихами душу и доводя бренное тело до состояния, схожего с ветошью, что не примут ни в один комиссионный, ни в один секонд-хенд.
Или, как об этом сказал сам Александр Смир, «Я поэт еще не старый, пора на прием элитары».
Где только ни пьют поэты…
Точно так же, как поклонники златокудрого Эрота, если они, конечно, истинные поэты, а не скупердяи, выдающие по малым крохам любовное золото, влюбленные поэты щедры и неистовы. Они служат своему требовательному богу в будуарах и занюханных коммуналках, в узких примерочных бутиков и движущихся навстречу неизвестности лифтах, возносятся к небу на колесах обозрения и обмениваются кольцами в затяжном прыжке.
А прыгать через Вечный огонь в ночь на Ивана Купалу?
Ну, не сосиски же на нем жарить!
«Вам случалось случаться в Летнем саду»? – лукаво интересуется у своего читателя Геннадий Григорьев.
Где любят любить поэты? – ответ прежний – везде!!!
На что может пойти поэт ради своей страсти?
Украсть, соблазнить, убить – да, пожалуйста. Поэт М., например, ради возможности бухнуть как-то попытался выбросить из окна собственную жену, которая как раз выпить-то ему и не давала.
«Нашла коса на камень». Супруга имела убедительнейшие аргументы о вреде пьянства – поэт аргументами не обладал и по причине далеко не первого стакана во лбу измыслить их не мог. В разгар спора пиит подхватил на руки благоверную и бодрой походкой заторопился к окну.
Дорогу отчаянному М. тут же преградил уже давно и упорно пьющий вместе с ним поэт Александр Гущин, который попытался остановить смертоубийство, но был отброшен в сторону. Любой другой, наверное, сдался бы после первого поражения, но Гущин заступал дорогу М. снова и снова, всякий раз отлетая к стене, но неизменно возвращаясь на поле боя.
Когда отчаянный поэт добрался наконец до окна, Гущин вдруг переменил тактику и, весело рассмеявшись, совершил обезьяний прыжок на люстру и повис на ней.
– А смотри, как я сейчас на твоей люстре буду качаться! – хохоча во весь голос, орал поэт, размахивая в воздухе ногами.
– Прикол! – М. обернулся, восторженно глядя на болтающегося на люстре приятеля, его железная хватка ослабла, жертва была освобождена.
– Вот! – Гущин с ловкостью раненого гиппопотамчика спрыгнул с люстры.
– Прикол! Хочу! – здоровенный М. подпрыгнул, ухватился за люстру, раздался треск, приятелей обдал фонтан голубых искр, люстра с поэтом хрустнула в последний раз и низверглась, покрывая пол мириадами осколков. Во всем доме тотчас вырубился свет. В полной темноте поэты лежали на полу, глядя на полную луну в окне. Вокруг них дивным светом сияли осколки хрустальной люстры.
Тиха и покойна была ночь. Поэт М. под обломками люстры, должно быть, сомлел, зараза. Гущин размышлял о том, что лежать ему нравится куда как больше, нежели стоять и тем более висеть на люстре. Укаченный винными волнами, он не заметил как заснул.
Сон был недолгим, но достаточно ярким.
