Его 'манія величія' выражается въ томъ, что онъ, влад?лецъ несм?тныхъ богатствъ, воображаетъ себя владыкой міра; онъ 'царствуетъ', полагая, что ему покорны и любовь, и доброд?тель, и поэзія, и злод?йство… Но это – бредъ сумасшедшаго челов?ка, который началъ съ собиранія денегъ, быть можетъ, съ мечтами устроить свое бытіе блестящимъ, и кончилъ т?мъ, что деньги,
Онъ страдаетъ 'маніей пресл?дованія', такъ какъ ему кажется, что его сынъ, жизнерадостный и беззаботный Альберъ, y котораго атласные карманы не держатъ золота – хочетъ завлад?ть его деньгами. Онъ готовъ клеветать на него герцогу; онъ готовъ думать, что Альберъ мечтаетъ объ его смерти, что онъ готовъ его обокрасть… Страдая маніей пресл?дованія, онъ в?ритъ истин? своихъ подозр?ній – исчадію бреда. Трогательной чертой, смягчающей искаженный, нечелов?ческій обликъ старика, является проблескъ и въ его черствой душ? прежняго рыцарскаго благородства, и потому на слова Альбера: 'баронъ, вы лжете!' – отв?чаетъ вызовомъ.
Пушкину въ монолог? пом?шаннаго скупца удалось изобразить мрачную 'поэзію золота'. Оно – могущественное зло; оно ведетъ за собой сумасшествіе, преступленія, оно пропитано слезами и кровью, оно несетъ униженіе и рабство т?мъ, y кого оно отсутствуетъ,- но оно не щадитъ и того, къ кому оно льется р?кой. Скупой рыцарь говоритъ о т?хъ лишеніяхъ, о т?хъ страданіяхъ, которыхъ оно ему стоило: благороднаго рыцаря, слугу отечества и ближайшаго друга герцога оно превратило въ мрачнаго преступника, пом?шаннаго, клеветника и палача. Золото отнимаетъ y него жизнь. Передъ лицомъ герцога оно отомстило ему за его ужасную страсть, и онъ умираетъ рабомъ, съ крикомъ: 'ключи мои! Ключи!'.
Совершенною противоположностью старику-рыцарю представленъ его сынъ – Альберъ. Это – жизнерадостный, добродушный юноша, полный любви къ развлеченьямъ и ут?хамъ земной жизни. Онъ честенъ и благороденъ,- ни одна черная мысль не грызетъ его сердца. Онъ говоритъ свое amen, на пожеланія Соломона скор?е получить насл?дство, съ беззаботной шуткой, не вдумываясь въ смыслъ того, что онъ сказалъ. Альберъ полонъ рыцарскихъ понятій о чести,- слушая клевету отца, онъ не протестуетъ, когда тотъ говоритъ объ нам?реніяхъ сына убить его, но онъ не выдерживаетъ позорящихъ обвиненій въ попытк? обокрасть отца.
Литературное происхожденіе драмы неясно. Во многихъ литературахъ удалось найти твпы 'скупцовъ', но никому изъ изсл?дователей не удалось доказать, что Пушкинъ зналъ именно эти произведенія. Если допускать литературныя вліянія на образъ скупого рыцаря, то, всего в?роятн?е, можно эти вліянія отыскать въ сочиненіяхъ Байрона,- ихъ, по крайней м?р?, Пушкинъ читалъ нав?рно. Въ 'Донъ-Жуан?' Байрона есть н?сколько строфъ, посвященныхъ психологическому анализу скупости и отчасти 'поэзіи золота'.
Въ другой драм?: 'Моцартъ и Сальери' Пушкинъ въ лиц? героя – Сальери вывелъ образъ, н?сколько напоминающій стараго барона. Сальери – тоже мономанъ, для котораго музыка – все въ жизни; ей служитъ онъ съ д?тства, надъ ней онъ дрожитъ, какъ баронъ надъ своимъ золотомъ; онъ наслаждается ею такъ же, какъ баронъ своимъ золотомъ – тайкомъ, 'про себя' – онъ творитъ и сжигаетъ свои произведенія. Какъ для скупого барона каждый дублонъ полонъ смысла, полонъ краснор?чивыхъ разсказовъ,-такъ для Сальери каждый музыкальный звукъ есть предметъ изученія, каждый звукъ полонъ значенія: 'музыку' онъ 'разъялъ, какъ трупъ, пов?рилъ алгеброй гармонію'…
Наконецъ, онъ достигъ счастья: достигъ совершенства, и слава ему улыбнулась – по его словамъ, онъ былъ счастливъ и 'наслаждался мирно своимъ трудомъ, усп?хомъ, славой'… И на пути ему вдругъ всталъ Моцартъ. Такъ мирно наслаждается своимъ накопленнымъ золотокъ скупецъ-баронъ, и такой же разладъ въ его радость вноситъ мысль о насл?дник?,- жизнерадостномъ, легкомысленномъ юнош?, къ которому перейдутъ его богатства… Скупой баронъ не пощадитъ никого, кто посягнулъ бы на его золото,- онъ даже сына готовъ погубить, только спасая свои сокровища,- такъ и Сальери убиваетъ своего друга, генія Моцарта, за то, что тотъ овлад?ваетъ тайной музыкальнаго творчества,- овлад?ваетъ безъ труда, безъ заботъ, благодаря геніальности своей натуры.
Онъ легко овлад?ваетъ т?мъ, къ чему всю жизнь стремился Сальери и ч?мъ онъ еще не овлад?лъ. Сальери упорно шелъ къ своей ц?ли: онъ, какъ старый баронъ, выстрадалъ свое богатство безсонными ночами, дневными заботами, обузданными страстями: вотъ почему Сальери смущается видомъ беззаботнаго, жизнерадостнаго Моцарта, 'гуляки празднаго', который безъ всякаго 'благогов?нія' относится къ музык?,- его видъ доставляетъ Сальери т? же муки, которыя терзаютъ сердце стараго барона, возмущеннаго мыслью о томъ, какъ въ его святилище ворвется его насл?дникъ:
'Безумецъ, расточитель молодой,
Развратниковъ разгульныхъ собес?дникъ!
Оттого Сальери видитъ въ Моцарт? такого-же 'богохульника', какъ баронъ – въ Альбер?.
Съ ужасомъ баронъ думаетъ о томъ, какъ, посл? его смерти, Альберъ -
'Сундуки со см?хомъ отопретъ,-
И потекутъ сокровища мои
Въ атласные дырявые карманы.
Онъ разобьетъ священные сосуды,
Онъ грязь елеемъ царскимъ напоитъ…'
За такое-же легкое отношеніе къ 'святости' музыкв Сальери возненавид?лъ Моцарта. Онъ убиваетъ его потому, что видитъ въ этомъ свой долгъ; онъ поступаетъ, какъ фанатикъ, который убвиаетъ святотатца, осквернившаго святыню. Этотъ фанатикъ – есть уже мономанія, сумасшествіе. Таковъ Сальери въ изображеніи Пушкина.
Но онъ, кром? того, и завистникъ,- онъ 'глубоко, мучительно завидуетъ' этому генію, который доказалъ ему его бездарность. Такъ завидуетъ скупой баронъ тому игроку, которому улыбнулось счастье, и онъ грудами загребаетъ золото – въ то время, когда ему, скупцу-страдальцу, приходится только 'по горсти б?дной' приносить свою дань 'богу золота'. Положеніе Сальери т?мъ трагичн?е, что онъ – другъ Моцарта, что онъ преклоняется передъ нимъ, какъ передъ геніемъ,- въ немъ, сл?довательно, не умерли еще челов?ческія чувства, какъ въ душ? скупого барона, въ душ? котораго даже родственныя чувства погасли. И вотъ, чтобы заглушить эти челов?ческія чувства, Сальери старается ув?рить себя, что онъ 'долженъ' убить Моцарта потому, что этотъ необъятный геній т?мъ больше горя принесетъ людямъ, ч?мъ больше будетъ развертываться.
'Н?тъ! не могу противиться я дол?
Судьб? моей: я избранъ, чтобъ его
Остановить – не то, мы вс? погибли,
Мы вс?, жрецы, служители музыки!
Что пользы, если Моцартъ будетъ живъ
И новой высоты еще достигнетъ?
Подыметъ-ли онъ т?мъ искусство? Н?тъ!-
Оно падетъ опять, какъ онъ исчезнетъ;
Насл?дника намъ не оставитъ онъ!
Что пользы въ немъ?Какъ н?кій херувимъ,
Онъ н?сколько занесъ намъ п?сенъ райскихъ
Чтобъ, возмутивъ безкрылое желанье
Въ насъ, чадахъ праха, посл? умереть!'
Такимъ образомъ, образъ Сальери гораздо сложн?е, ч?мъ образъ стараго барона: въ его душ? – мономанія (преклоненіе передъ музыкой), манія величія (онъ готовъ былъ считать с?бя 'геніемъ') усложняются борьбой оскорбленнаго самолюбія (сознаніе своего ничтожества), чувствомъ обиды на несправедливость въ нему небесъ (онъ, труженикъ, ниже 'празднаго гуляки'), чувствами зависти и дружбы къ Моцарту и восхищеніемъ передъ его геніемъ ('Ты Моцартъ – богъ!'). Изъ этой путаницы психологической онъ выходитъ путемъ софизмовъ, прикрывающихъ его преступленіе.
Какъ въ 'Скупомъ Рыцар?', рядомъ съ барономъ, выведенъ его сынъ Альберъ, челов?къ здоровый, нормальный,- такъ и въ драм? 'Моцартъ и Сальери' Моцартъ – образъ челов?ка, въ которомъ все уравнов?шено – и плоть, и духъ, у котораго ясный и простой взглядъ на міръ. Какъ 'поэтъ' Пушкина, онъ можетъ затеряться въ толп?, можетъ оказаться ничтожн?е вс?хъ 'ничтожныхъ земли', и можетъ, въ моментъ вдохновенія, уйти въ міръ идеаловъ, міръ грезъ и звуковъ…
Литературная исторія этой драмы не выяснена. В?роятно, опера Моцарта 'Донъ-Жуанъ', поставленная около 30 года на петербургской сцен?, возбудила интересъ Пушкина къ біографіи Моцарта; объ этомъ интерес? свид?тельствуют записки Смирновой. Знакомство съ жизнью Моцарта привело Пушкина къ образу Сальери,- и онъ драматизировалъ попавшій въ біографію Моцарта любопытный слухъ объ его насильственной сиерти.
