вопили и плакали пророки, звучали песни любви и обжигали проклятия, и все это происходило, если верить географической карте, висевшей в библиотеке, на крошечном пятачке земли, в краях пустынных и каменистых, среди редких рощ и виноградников, в клубах пыли, под крики рожениц и умирающих. Мир этот менялся и был многошумен, грозен и желанен. Среди пшеничных полей и масличных рощ пели неведомые птицы, рабыни дарили наслаждение и новую жизнь иссякающим старцам, воины в одиночку одолевали лютых великанов, а женщины отличались не только красотой, но и мужеством, и с высоких гор светил немеркнущий свет, а ночью миром овладевало чудовище Раав…
Григория особенно поразила война между галаадитянами и ефремлянами. В двенадцатой главе Книги Судей Израилевых рассказывается о ссоре ефремлян с Иеффаем, лидером галаадитян. После словесной перепалки ефремляне начинают войну против Иеффая.
«И собрал Иеффай всех жителей Галаадских, и сразился с Ефремлянами, и побили жители Галаадские Ефремлян, говоря: вы беглецы Ефремовы, Галаад же среди Ефрема и среди Манассии.
И перехватили Галаадитяне переправу через Иордан от Ефремлян, и когда кто из уцелевших Ефремлян говорил: «позвольте мне переправиться», то жители Галаадские говорили ему: «не Ефремлянин ли ты?» Он говорил: «нет».
Они говорили ему: «скажи: шибболет», а он говорил: «сибболет» и не мог иначе выговорить. Тогда они, взяв его, закалали у переправы через Иордан. И пало в то время из Ефремлян сорок две тысячи».
Немногим удалось перебраться на другой берег Иордана.
Когда Людмила завершала чтение этого короткого эпизода, Григорий захлопывал книгу и выходил во двор покурить и подумать. Мила пристраивалась рядом с ним на крылечке, и муж, мучительно подыскивая слова, пытался передать ей мысли, вызванные прочитанным.
Ефремляне проиграли и, чтобы избегнуть смерти и переправиться через Иордан, должны произнести родное слово «сибболет» так, как оно звучит на языке победителей, – «шибболет». Двойка на этом издевательском экзамене равнозначна гибели. Однако находились и такие, кто – может, из-за долгого опыта общения с галаадитянами или в силу повышенной фонетической чуткости, обостренной страхом, – произносил слово «шибболет» как требовалось. То есть именно – не правильно, а так, как требовалось. Побежденным приходилось унизиться до того, чтобы извратить звучание природного языка, взлелеянного предками. Отказаться от исповедания предков, их культуры, их духа, то есть отречься от себя, чтобы спастись на землях, занятых народами колен Гад и Рувим. Усталые, измученные, униженные, они собираются в безопасном месте, утоляют жажду и голод; они угрюмы; они раздавлены – не только поражением в бою, но и поражением своей речи и своим предательством. Как быть дальше? «Сибболет» уже стал синонимом поражения, унижения, отщепенства и изгнания. Перенять «шибболет» победителей, признав их правоту и приняв их язык, культуру, дух? Наверняка нашлись и такие, кто так и сделал – и ушел в небытие. Нашлись и другие: гордо настаивая на превосходстве «сибболета» над «шибболетом», – лучше есть стоя траву, чем на коленях – мясо, – они сделали это слово символом, знаменем тех немногих, кто готов стоять до конца и искупить предательство кровью и смертью; они тоже ушли в небытие.
– Вся их жизнь изменилась, – говорил Григорий, – а все из-за одной буквы. Как же себя искорежить нужно, чтобы изменить себе и спастись… А новая жизнь – она будет лучше или хуже? Никто ж не знает… Но ее, новой жизни, уже не избегнуть, значит, нужно жить. А как? Слава богу, мы с тобой на одном берегу.
Иногда он жаловался на боли в сердце, но к врачам не обращался. И однажды пришел со смены бледный, едва держащийся на ногах, попросил жену, чтобы затопила титан. «Это, наверное, простуда, – с виноватой улыбкой сказал муж. – Сейчас приму ванну погорячее, выпью чаю с малиной и под одеяло. Завтра ж в рейс».
Ванна, однако, не помогла: в горячей воде Григорий и умер от острой сердечной недостаточности, как сказали врачи.
Людмила осталась одна. Она успевала и в библиотеке, и по хозяйству, а когда выдавалось свободное время, читала Библию. Высокая статная красавица и близко не подпускала к себе мужчин.
И вот тебе на!
На одну ночь.
Еще не стемнело, как она растопила титан и приняла ванну. Надела голубой махровый халат без пуговиц. Достала из погреба пыльную поллитровку. Задернула занавеской иконку в углу.
Когда стемнело, в калитку постучали.
Мила сняла с гвоздя серп и ногой пихнула калитку.
Мужчина был в темной казенной куртке, грязнущих штанах и в кепке с узким козырьком.
– Спасибо, – пробормотал он, косясь на серп. – Я человек безопасный, скажу тебе прямо.
– Однако из тюряги сбежал, – сказала Мила. – Пойдем в дом.
Она налила гостю горячих щей, нарезала хлеба тонкими ломтями. Гость выпил водки и набросился на еду.
– Сколько ж тебе лет? – спросила Мила. – И за что посадили?
– Шестьдесят шесть. – Он выдохнул. – Вкуснющие у тебя щи! – Налил себе и ей в рюмки. – Со знакомьицем! Меня Мишей зовут. Михал Михалычем.
– Будь здоров, Михал Михалыч. – Мила выпила. – А меня – Милой. Так посадили тебя за что?
– Жену убил, – сказал Миша, принимаясь за холодец. – Я ж сам петербуржец, а она приезжая… тридцать пять лет… Поначалу ничего, а потом стала она мне скандалы под пьяную руку устраивать. Я выпью, врежу ей разок – она к соседям. Милиция, протокол… А в Питере знаешь какие порядки? Три раза залетел – выгоняют из города и лишают прописки. Когда второй раз такое случилось…
– Водку она тебе сама покупала? – перебила его Мила.
– То-то и оно. – Он налил себе еще. – Тогда я и понял, чего она хочет… Да еще соседи донесли, будто она уже и молодым любовником обзавелась.
– Твое здоровье, Миша. – Мила выпила. – Только носки сам себе стирать будешь. Я баба не брезгливая, но насчет мужских носков – извини.
– Извиняю, конечно. – Миша выпил. – В третий раз думаю: все равно кранты мне. И без того поддатый пришел, а тут еще в холодильнике две поллитры. Выпил я одну поллитру, отрубил ей голову топором… – Он выпил без жадности. – Потом позвонил в милицию, а пока они ехали, вторую поллитру опростал. Дали четырнадцать лет.
– А выйдешь – что будешь делать?
– Женюсь. – Михаил беззвучно захохотал. – Все равно мне без бабы хоть в сто лет – каюк.
– Я тебе воду согрела, – сказала Мила, – помойся. Но только никаких фокусов: как скажу, так и будет.
– Я ж человек режимный, – усмехнулся Михаил. – Все про все понимаю. Да я завтра и уеду.
– В этой одежке? Без денег? – Мила вздохнула. – Тебя еще месяц, самое малое, будут и на железной дороге поджидать, и на автобусной станции. – Помолчала. – Как знаешь, впрочем. На билет я тебе дам, но до станции ты не дойдешь – возьмут.
Михаил угрюмо кивнул.
– И добавят, – сказал он. – Но ты ж меня на месяц у себя не оставишь?
– Это как вести себя станешь, – сказала Мила. – Иди мойся – вода стынет.
Когда распаренный Михаил в темно-синем банном халате вошел в гостиную, Мила сидела за столом, перед нею лежала раскрытая книга.
Михаил сел напротив. Перед ним стояла высокая рюмка.
– Выпей, а я тебе одну историю почитаю. – Людмила посмотрела на него глубоким взглядом. – Только не перебивай. Это история войны галаадитян с ефремлянами…
Она читала ровным голосом. Миша ловил вилкой скользкие грибы в тарелке и слушал.
– Жуть, – сказал он, когда она захлопнула Библию. – Значит, пока я здесь, никаких сибболетов?
– Тебе решать, – усмехнулась Людмила.
Он кивнул.
– У меня и выбора-то нет.
