притулившийся к кирпичной стене свинарника. Иван принес ей раскладушку и, наморщив большой белый лоб, раздумчиво проговорил:
– Как же ты зимовать тут будешь?
Стефания улыбнулась ему двумя передними зубами:
– Как-нибудь, Ваня. Ты только мною сердце себе не рви.
В этом дощатом сарае она и прожила несколько лет, выбираясь во двор очень редко – чтобы не сердить Иванову жену, которая говорила:
– Вы, баба Стефа, сидели б себе в сарайке тихо, а то соседи скажут, что мы вас не уважаем.
Целыми днями старуха, пристроившись на чурбачке, наблюдала через щелку в двери за дворовой жизнью – за курами и утками, за кобелем, чесавшим лапой лоб, за голубями и воробьями…
Подросший правнук Витя однажды увидел глаз в щелочке, открыл дверь и познакомился со старухой. Ему понравилось таинственно сидеть в пахнущем древесной прелью полутемном сарае и вполголоса беседовать с прабабкой.
– А хорошо тебе в прошлом жилось? – вопрошал Витя.
– Плохо. Все время только о еде и думала, а Бог велел думать – о пропитании. – Старуха вдруг улыбалась мальчику двумя зубами. – Но сны бывали хорошие, врать не стану. Ласковые были сны, мужские…
– А сейчас что хорошего? – продолжал допытываться правнук, основательностью и большим белым лбом пошедший в отца.
– А вон – дырочка. – Стефания поманила правнучка к глухой стене, где в сосновой доске была дырка от выпавшего сучка. – Смотрю в нее и ангелами любуюсь. Долго-долго надо смотреть – тогда только и увидишь. Сперва парочкой мелькнут, потом бригадой пролетят, и все больше, больше их, и все красивые, с крыльями…
Витя с любопытством приник к отверстию, но, сколько ни таращился, ничего, кроме жидких облаков на летнем небе, не выглядел.
– Молод ты еще, Виктор Иваныч, – весело сказала старуха. – Доживешь до моих лет – и увидишь ангелов. А как ничего, кроме них, в небе не останется – пора и помирать, значит…
Мальчик нахмурился и спросил:
– А ангелы какают?
Старуха зашлась тихим смехом.
– Придет срок – сам у них и спросишь.
Вскоре она умерла.
Прошло двадцать пять лет.
Виктор с женой, двумя дочками и парализованным после инсульта отцом жил в том же доме, держал свиней в том же свинарнике, а дрова – в том же сарайчике, где была дырочка в стене. Мать давно их оставила и жила с новым мужем где-то на Волге. В двадцать семь у Виктора обнаружилась язва желудка. У младшей дочери был церебральный паралич, и почти все свое время Марина, жена Виктора, посвящала уходу за несчастной девочкой и неподвижным свекром. Виктор работал в дорожно-строительном управлении, с утра до вечера крутил баранку тяжелого самосвала. Чтоб хоть как-то сводить концы с концами, он держал большое хозяйство – корова, свиньи, куры, индюки и кролики. Иногда он доходил до полного отупения и курил в кухне папиросу за папиросой, массируя живот и прислушиваясь к задушенным всхлипам жены, лежавшей в соседней комнате спиной к телевизору. Он любил Марину и жалел ее до боли в сердце, но сил не было, чтобы утешить ее. В такие минуты он боялся думать о будущем. Притушив папиросу в пепельнице, он уходил в дровяник, запирал дверь на крючок и, пристроившись на чурбачке, приникал к дырочке в стене, открытой ему когда-то старухой Стефанией, давно ушедшей в вечность ласковых мужских снов. Он смотрел в дырочку долго-долго, до рези и слез в глазах, пока среди облаков не начинали мелькать крошечные и прозрачные, как мотыльки, ангелы, и боль покидала его измученное сердце, и душа становилась легче и как будто даже больше – чем больше становилось ангелов в небе…
Переправа через Иордан
– Эй, молодка! – раздался приглушенный голос из орешника. – Переночевать пустишь? Я без глупостей! На одну ночь только!
Людмила насторожилась. Она жила на окраине городка, дом ее выдавался из улицы далеко в поле, на которое она выгоняла корову и овец. Покойный муж обнес двухэтажный узкий дом высоченным забором, забив деревянные стыки железными полосами, а поверху пустил колючую проволоку. Ворота и неширокая калитка были крест-накрест обиты железом и запирались хитрыми замками. Жила Мила после смерти мужа одиноко и сторожко. Служила в библиотеке. Приходя с работы, растапливала колонку и отмывалась добела, особенно старалась с руками – их можно было хоть в аквариум запускать. В гости никого не звала и незваных – спроваживала. Было ей тридцать пять лет.
– На одну только ночь! – продолжал мужчина из орешника. – Платить нечем, а услужить – чем могу.
– Стемнеет – придешь. – Мила поднялась с ведром молока. – Калитку оставлю открытой. Если ты, конечно, один.
– Один, ей-богу, один!
– Имя Божье не поминай всуе.
И, покачивая бедрами, побрела к своему дому.
Вернувшись домой и заперев все замки и засовы, она выставила молоко в погреб – остудить, а сама поднялась в кухню, где, ополаскивая руки под носатым рукомойником, разглядывала себя в пузырястое зеркало и смутно сожалела о своем поступке. Она догадывалась, что это за человек окликнул ее из орешника: в последние дни в городке только и было разговоров, что о сбежавшем из «девятки» (так здесь называли тюрьму) заключенном. Солдаты с собаками прочесывали окрестные леса, милиция расклеила на всех видных местах фотографию беглеца – черный узкий овал лица с носом утицей и глубокими морщинами на лбу. Убийца. Сидеть ему оставалось год с небольшим, да вот не выдержал – сбежал.
На одну ночь.
Она выросла в семье, где было пятеро детей, и все – девочки. Одежда от старших переходила к младшим, и Мила радовалась, что она вторая по возрасту: пальто и платья старшей сестры Веры приходились ей почти впору, не надо было ничего подворачивать да подшивать. Они с Верой были одного роста, разве что у Милы нога была поменьше. В семье по три дня пили спитой чай, водку гостям наливали специальной мерной рюмочкой, свет включали, когда в комнатах становилось уж совсем темно. По окончании библиотечного техникума Мила вышла замуж за тепловозного машиниста Григория, человека аккуратного и почти непьющего. С получки она всякий раз покупала бутылку водки, как делала ее мать, но выпивал Григорий – рюмку-другую – только по большим праздникам, так что в погребе за двенадцать лет скопилось несколько ящиков непочатой водки.
С утра до вечера Григорий гонял туда-сюда цистерны с нефтью, составляя эшелоны, и лишь изредка его посылали в дальние рейсы. По выходным он любил заниматься домом и хозяйством: что-то выпиливал, приколачивал или возился со свиньями и кроликами. Детей у них не было. На третий год совместной жизни они отправились к врачу, прошли обследование, выяснилось, что ни муж, ни жена не страдают бесплодием. Местный доктор выписал им направление в областную клинику, где супругам должны были объяснить, что, как и в какое время нужно делать, чтобы обзавестись ребенком, но им все было недосуг, а таблетки, которые привез однажды из дальнего рейса Григорий, не помогали. Побывали они и у знахарей, но только зря деньги потратили.
Из библиотечного запасника Мила принесла Библию, и хотя в церковь супруги никогда не ходили, мало-помалу пристрастились к чтению странной книги.
Стоило открыть ее и вчитаться, как мир поворачивался на своей алмазной оси, и ты оказывался на краю света, который в то же самое время был центром и средоточием мира. Здесь сражались племена,
