был особенно критичен.

В целом, беседа Горбачева с Шульцем проходила в откровенном духе. Горбачев не скрывал своих эмоций, когда говорил о пользе улучшений отношений между нашими странами и необходимости договоренности в области ядерных и космических вооружений. Особый упор он делал на критике программы СОИ (на мой взгляд, он переигрывал в этом вопросе, лишь укрепляя убежденность Рейгана и Шульца в важности этой программы).

Однако все попытки Горбачева завязать с госсекретарем США конкретный разговор по этим вопросам с целью нащупать возможные области договоренности на предстоящей встрече с Рейганом не увенчались успехом. Шульц в своем обычном стиле, характерном для того периода, предпочитал вести диалог в общем плане, сопровождая его необязывающими высказываниями о важности самой встречи на высшем уровне. Не забыл он упомянуть и о правах человека (Горбачев снова отклонил этот вопрос).

Рассказывая на Политбюро о встрече с Шульцем, разочарованный Горбачев прямо сказал, что ему не удалось „завязать' госсекретаря на предметный разговор по центральным вопросам и что, судя по всему, у того „за душой' вообще не было большого багажа по вопросам предстоящей встречи в верхах.

Эти впечатления Горбачева определили суть директив Политбюро к встрече с Рейганом. Это же позволило Горбачеву настроить членов Политбюро на результаты встречи, которые, возможно, не будут отвечать их ожиданиям, что развязывало ему руки для более свободной беседы с американским президентом.

Напористый Горбачев произвел на Шульца впечатление. Судя по поступавшим затем к нам в посольство сведениям, у Шульца после встречи с Горбачевым появилось тревожное чувство по поводу того, что на встрече в Женеве Горбачев может оказать новый, еще более сильный нажим на Рейгана по разоруженческим вопросам, а это в пропагандистском плане может поставить американского президента в сложное положение. Подобные сообщения из разных источников стали появляться и в американской прессе. Рейган насторожился.

Узнав об этом, Горбачев в беседе со мной сказал, что он не заинтересован в том, чтобы Рейган — под впечатлением всего этого — вел подготовку к встрече с ним как к большой пропагандистской битве. Наоборот, встреча должна носить, по возможности, взаимно ознакомительный характер. Надо максимально „прощупать' настроения Рейгана, но не доводить дело до конфронтационной тональности, хотя свои позиции и взгляды он намерен, конечно, изложить американскому президенту. Вообще встреча в Женеве — это скорее трамплин для будущего развития новых отношений с Рейганом, чем для достижения конкретных сиюминутных результатов, которых пока будет немного, подчеркнул Горбачев.

Всем этим он и предложил мне руководствоваться в моих контактах с высшими американскими представителями в ходе подготовки встречи. Я, разумеется, так и действовал.

По возвращении я провел „разъяснительную' беседу с Шульцем по прямому поручению Горбачева. Я объяснил ему принципиальный подход Горбачева к встрече. Сказал Шульцу, что в Женеве, естественно, будет проведен с Рейганом достойный разговор, что никто не ставит себе задачу „кого-то загонять в угол' и что нет нужды в полемике только ради полемики, хотя существо основных вопросов будет, разумеется, обсуждаться со всей серьезностью, прямотой и глубиной, как они того заслуживают.

Шульц воспринял все это с заметным удовлетворением и отчасти даже с облегчением. Со своей стороны он рассказал, что подробно доложил президенту, о своей беседе с Горбачевым. Президент задал много вопросов, интересовался содержанием беседы и описанием манеры ведения беседы Горбачевым.

Рейган сказал при этом Шульцу, что хорошо бы на встрече в Женеве договориться уже о визите Горбачева в Вашингтон в июне следующего года, имея в виду, что затем он, президент, приедет в Москву, где ему давно хотелось побывать.

Я заметил, что проведение встреч на высшем уровне на постоянной и систематической основе, несомненно, было бы полезно для нормализации и развития советско-американских отношений. В Москву я доложил, что официальная договоренность по этому вопросу с Рейганом может — на худой конец — и сама по себе стать неплохим итогом встречи в Женеве.

Мы с Шульцем подробно обсудили ход подготовки к встрече, и, в частности, подписание каких документов могло бы явиться результатом бесед Горбачева и Рейгана. Фактически складывалась такая перспектива, что основным совместным документом встречи должно было стать итоговое коммюнике (заявление), ибо других значительных договоренностей не предвиделось. Условились, что подготовка проекта коммюнике будет продолжена представителями госдепартамента и посольства.

В середине ноября Кендалл рассказал о своем разговоре с Никсоном, с которым Рейган довольно часто беседовал в порядке подготовки к встрече в Женеве. Никсон делился с ним своим опытом.

Бывший президент довольно критически оценивал ход подготовки Рейгана к встрече. Президент плохо знал детали проблем, особенно в области разоружения, и вынужден был полагаться на мнение своих советников и экспертов. Ближайшее же его окружение (которое должно было сопровождать его в Женеву) ориентировало президента в основном„на философский разговор общего порядка', считая, что на такой почве Рейган „сможет удержать свои позиции и противостоять' советскому руководителю. Вообще многие помощники президента, сказал Никсон, склонны рассматривать встречу в основном как позирование перед фотографами руководителей двух сверхдержав. К этому они подбивали и президента Рейгана.

Никсон недоволен был также тем, что Шульц недостаточно настойчиво давит на президента, чтобы склонить его к поддержке более конструктивных подходов. По мнению Никсона, Шульц ведет себя чересчур осторожно с президентом, хотя и является основным сторонником встречи. Экс-президент уговорил Рейгана не брать с собой Уайнбергера, который даже в Америке стал символом непримиримой вражды к СССР. По его мнению, сейчас имеется „исторический шанс' сделать определенный поворот в отношениях с СССР при новом Генеральном секретаре, но он боится, что этот шанс не будет в должной мере использован Рейганом.

В середине ноября на очередной встрече Шульц рассказал о неожиданном препятствии: противники договоренностей в Женеве подсунули Рейгану „аргументацию' против предварительной совместной подготовки заключительного коммюнике, хотя в этом направлении была проведена уже значительная работа. Явно смущенный госсекретарь просил в этой связи передать лично Горбачеву, что президент внимательно ознакомился с результатами проделанной госдепартаментом и советским посольством в Вашингтоне работы по согласованию предварительного текста заключительного коммюнике и считает эту работу полезной и важной. Вместе с тем Рейган заявил, что такой подход — т. е. работа над текстом коммюнике до их встречи — представляется ему в принципе неправильным, ибо эта процедура как бы навязывает руководителям стран мысли, которые они не имели еще возможности обсудить между собой. Поэтому президент считает, что эту работу надо пока прекратить, а затем уж решать по ходу встречи, что делать дальше.

На мой вопрос, а разве министры с санкций своих руководителей не могут провести необходимую подготовительную работу, как это неоднократно с пользой делалось раньше, облегчая тем самым встречу самых главных участников, Шульц ничего вразумительного не ответил, ограничившись повторением ссылки на распоряжение президента.

В Москве, разумеется, были раздражены подобным решением президента, тем более что традиция встреч с другими американскими президентами всегда предусматривала предварительную совместную подготовку заключительного коммюнике. На следующий день я получил указание срочно вновь встретиться с Шульцем. По поручению Москвы я заявил ему, что в последний момент американская сторона, по существу, пошла на попятную, заморозив многое и самое значимое из того, над чем шла совместная работа. При этом я не скрывал, что советское руководство (лично Горбачев) явно неодобрительно восприняло такое решение президента. Однако работу над коммюнике пришлось все же отложить до самой встречи в Женеве.

Шульц сказал также, что Рейган настроен против проведения совместной пресс-конференции, ибо