оперировать старыми категориями и незаметно для себя стал тормозом в деятельности советской дипломатии, которой он руководил столько лет. Под конец он сам почувствовал это и внутренне переживал, но переделать себя уже не мог. В этом была личная трагедия Громыко, крупного политического деятеля советского периода.

В человеческом плане могу засвидетельствовать, что, несмотря на свою внешнюю суровость, это был, скорее, доброжелательный человек, который мог проявлять определенную лояльность в отношении своих сотрудников. Его высокая профессиональная компетентность и преданность делу, несмотря на его недостатки, вызывали уважение в МИД, а также у коллег — министров других стран.

В связи с отстранением Громыко встал вопрос о назначении нового министра. Как рассказывали мне потом некоторые члены Политбюро, Горбачев заявил, что в аппарате МИД имеются достойные кандидаты, крупные дипломаты — Корниенко, Добрынин, Червоненко. Однако, продолжал он, этот важный участок работы должен быть непосредственно в руках партии.

И совершенно неожиданно для всех он предложил на этот пост Шеварднадзе, первого секретаря коммунистической партии Грузии, дав ему высокую характеристику. Это действительно изумило многих членов Политбюро. Шеварднадзе никогда не занимал никаких постов в Москве, был все время „в провинции'. Кроме того, он не имел никакого дипломатического опыта^{29} .

Однако Горбачев не придавал всему этому большого значения — со временем научится. Для него важно было иметь рядом с собой умного человека, не обремененного грузом прошлых стереотипов советской внешней политики и готового без особых возражений осуществить его новые замыслы.

Для Горбачева важно было иметь единомышленника в составе Политбюро, где далеко не все разделяли его „новое мышление' во внешней политике.

Характерен в этой связи такой эпизод: Пономарев, кандидат в члены Политбюро, одновременно долгое время возглавлявший международный отдел ЦК КПСС, подготовил в начале 1986 года проект международного раздела для Отчетного доклада Политбюро XXVII съезду КПСС. Когда редакционная комиссия обратила его внимание на то, что проект составлен по старым образцам без попыток отобразить новый подход или элементы нового мышления, то возмущенный Пономарев заявил: „Какое еще новое мышление? У нас правильное мышление. Пусть американцы меняют свое мышление. То, что говорит Горбачев за границей, так это только для них, для Запада!'

Горбачев знал, что в личном плане он мог полностью рассчитывать на Шеварднадзе. Они были хорошо знакомы и даже дружили, когда были секретарями партийных организаций больших соседних регионов на юге страны. То, что Шеварднадзе не входил в состав кремлевского руководства, также устраивало Горбачева, так как это лишь усиливало личную преданность нового министра Генеральному секретарю.

Они быстро сработались в Москве. Вскоре тандем Горбачев — Шеварднадзе стал фактически полностью определять внешнеполитический курс страны, постепенно оттесняя на задний план весь остальной состав Политбюро, коллективное мнение которого уже не очень-то спрашивали. Это особенно ясно было видно в последние годы правления Горбачева, вплоть до ухода Шеварднадзе со своего поста в 1990 году. Впрочем, далеко не всегда действия этого „тандема' были достаточно продуманными, и Шеварднадзе сыграл в этом свою негативную роль, хотя в целом он показал себя инициативным министром, правда, чрезмерно торопливым, как, впрочем, и его покровитель Горбачев.

На том же пленуме, на котором был решен вопрос о замене Громыко на посту министра (он оставался еще членом Политбюро до 1988 года, когда ушел на пенсию), избрали двух новых секретарей ЦК: Ельцина, недавнего первого секретаря Свердловского обкома, который должен был заниматься вопросами строительства, и Зайкова, которому поручалось курировать оборонную промышленность (впоследствии он стал главой „тройки', которая в рамках Политбюро занималась вопросами переговоров с США по ядерным и обычным вооружениям; в эту „тройку' входили также Шеварднадзе и министр обороны Соколов, а затем Язов. Поскольку они постоянно спорили между собой, Зайков, по поручению Горбачева, должен был их примирять и готовить компромиссную позицию).

В период с августа до встречи в верхах в ноябре своеобразно переплетались в наших отношениях два направления: продолжались разные конфронтационные стычки и пропагандистские обвинения и контробвинения и одновременно велась подготовка к встрече, в которой заметную роль играла переписка между Рейганом и Горбачевым и деятельность обоих министров. Диалог шел пока в общей форме, когда речь касалась ключевых вопросов ядерных и космических вооружений. Конкретных попыток поисков компромиссов по этим вопросам, по существу, не предпринималось. В основном шла как бы „примерка' возможных сценариев встречи и ее организационная подготовка.

Будучи в отпуске в Москве, я впервые познакомился с новым министром. Шеварднадзе произвел на меня неплохое впечатление. Подробно расспрашивал о США, об основных проблемах в наших отношениях. Обратило на себя внимание то, что его интересовали не только сами проблемы, но и возможные пути их решения на базе взаимного компромисса. Как-то получилось, что в разговоре на эту тему я с ним скорее нашел общий язык, чем бывало с Громыко, давно устоявшуюся точку зрения которого было трудно изменить. Понравилось мне и то, что Шеварднадзе не скрывал отсутствия у него дипломатического опыта и охотно задавал разные вопросы, не очень заботясь о так называемом престиже министра. Короче, Шеварднадзе предложил мне поехать вместе с ним (для оказания ему помощи) на конференцию министров иностранных дел стран Европы, США и Канады в Финляндию (с 30 июля по 1 августа), которая отмечала десятую годовщину хельсинкского Заключительного акта.

Шеварднадзе, для которого конференция в Хельсинки была первым дипломатическим крещением, был удивлен выступлением Шульца, содержащим резкие высказывания по поводу „нарушений прав человека в СССР'. Сам Шеварднадзе настраивался на более примирительную тональность. „Неужели Вам действительно было нужно произносить такую речь?' — спросил он Шульца при встрече. Министр хорошо понимал, что такого рода публичные выступления госсекретаря только осложняли усилия его и Горбачева, которые добивались в Политбюро одобрения более гибкого курса в отношении администрации Рейгана.

Их личная встреча касалась в основном вопросов подготовки предстоящей встречи Горбачева и Рейгана. По существу самих проблем, разделявших обе стороны, каких-либо изменений в свои известные позиции министры не внесли. Вместе с тем тональность беседы была заметно более миролюбивой, чем при встречах с Громыко. От первой встречи с Шульцем у Шеварднадзе осталось впечатление о госсекретаре, как человеке не очень гибком. Впоследствии, правда, он отдавал должное профессиональным качествам Шульца.

После возвращения в Вашингтон из Москвы, сославшись на поручение Горбачева, я спросил у Шульца, есть ли у администрации какая-либо конкретная концепция по позитивному завершению встречи на высшем уровне, помимо предложения принять на встрече совместную декларацию или заявления по проблеме нераспространения ядерного оружия? Шульц признал, что они еще не готовы к обсуждению этого вопроса.

По поступавшим в посольство неофициальным данным, в госдепартаменте по-настоящему еще не приступали к подготовке встречи. Ждали указаний из Белого дома.

Сенатор Бэрд, касаясь настроений в самом Белом доме, сообщил мне, что сейчас там развертывается активная борьба вокруг центрального вопроса: идти ли на какие-то уступки СССР в вопросе о СОИ в обмен на возможное согласие Горбачева на радикальные сокращения стратегических наступательных сил или нет.

Чем закончится эта борьба, он не берется сейчас предсказывать. По словам сенатора, в ходе этой борьбы противники договоренностей с СССР сводят дело сейчас фактически к пропагандистскому противоборству двух лидеров, в котором на данный момент советский руководитель набрал больше очков, но что Рейган должен приложить все усилия, чтобы „отыграться'.

Посол Хартман, который приезжал в эти дни в Вашингтон для консультаций, рассказал мне, что Рейган сейчас, в порядке личной подготовки к встрече, изучает по разным подборкам русскую и советскую историю, старается „полнее понять русскую душу', СССР и мотивы его политики, чтобы быть „на уровне' при встрече с Горбачевым. Президент чуть ли не ежедневно листает иллюстрированные книги об СССР (толстые книги он вообще не любит читать) в дополнение к специально подготовленным для него сжатым