стройная, в не существуем почти купальнике, смотрела, как он барахтается в отцепляя лыжи, и смеялась. И не было для него тогда ничего дороже, чем ее смех.
Воронок, проехав автоматически открывающиеся двойные ворота, оказался на тюремном дворе. Издали слышались лай собак и отрывистые команды с предыдущего автозака1. Конвоир открыл дверь и начал пофамильно вызывать подследственных. Шлихта вызвал последним. Тот спрыгнул на бетонный пол тюремного двора и, зная, что чистое небо увидит не скоро, посмотрел на низко плывущие облака. Одно из них было не совсем обычной формы. Один его край уступами напоминал лестницу. Форма этого облака сильно его удивила. И тогда он понял, что все происходящее сейчас было заранее предоп ределено, и что это очередная ступень, и находится он где-то на середине этого лестничного марша жизни, и что он может пойти по нему как вниз, так и вверх. И то, куда он пойдет, зависит только от него. Поняв это, Шлихт громко засмеялся. Здесь это было так необычно, что даже перестали лаять конвоирные собаки.
Хата2, как всегда, была переполнена: на сорок шконок3 претендовало больше ста человек. Спали по очереди, в три смены. И в этом муравейнике Шлихту нужно было найти свое место. Его предыдущий опыт подсказывал, что оно должно быть где-то посередине. В тюрьме нельзя быть ни первым, ни последним, и в прямом, и в переносном смысле.
Например, ведут зеков в баню. Если вертухаи4 посчитают, что все идут слишком быстро, то достанется первым, а если медленно, то последним, а тот, кто посередине, всегда успеет перестроиться.
1 Автозак — автомобиль для перевозки заключенных.
2 Хата — тюремная камера
3 Шконка — нары.
4 Вертухай — надзиратель.
Самым престижным было место у окна, на нижнем ярусе. По мере удаления от окна престижность мест снижалась. Затем шли места на втором ярусе, и самыми незавидными были места на полу. Населяла хату публика самая разнообразная. В основном это были москвичи, но были и залетные, к числу которых относился и Шлихт. Первый вопрос, который Шлихт услышал после того, как за ним захлопнулась дверь, был: «Курить есть?»
Услышав отрицательный ответ, все потеряли к нему интерес. Хата была «строгая» и каждый жил своей жизнью. В «строгих» хатах не принято задавать много вопросов, кроме традиционных:
— Пошли потолкуем, земляк,— предложил он.
Они стали прогуливаться по камере. В тюрьмах и лагерях люди часто группируются по принципу землячества. Он указал Шлихту место за столом, место в «телевизоре» — шкафу для продуктов, куда Шлихт положил свою пайку и сказал:
- Завтра утром повезут троих на суд. Одна из шконок твоя.
Дни в тюрьме похожи друг на друга как две капли воды. Распорядок не отличался разнообразием. Подъем в шесть часов, затем — утренняя проверка, на которую все обитатели хаты выстраивались в проходе между нар, и корпусной1, в сопровождении двух вертухаев, пересчитывал их по головам.
Затем открывалась кормушка, и все получали завтрак. Съев завтрак, ждали обед. А расправившись с обедом, ждали ужин. После вечерней проверки, кроме отбоя, ждать было нечего. Особое место в распорядке занимала прогулка. Их хату выводили гулять сразу же после завтрака. Прогулочные дворики были небольшие и располагались на крыше тюремного здания. Прогулок Шлихт не пропускал. Это было единственной возможностью подышать воздухом.
Однажды на стене прогулочного дворика они увидели необычные предметы. По четырем углам появились мощные осветители. Рядом была Пугачевская башня, в которой, по слухам, держали смертников, и из которой бежал Дзержинский. Все решили, что их водят гулять по ночам.
Утром, как обычно, вертухай открыл дверь, постучал ключом по металлической ручке и противным голосом прокричал:
— Встать на проверку!
Сонные зеки начали слазить со шконок и строиться в проходе.
И тут случилось невероятное. Последующие события все воспринимали как продолжение тяжелого тюремного сна. В камеру вместо привычного корпусного четким шагом вошли три гестаповских офицера. Зеки не знали их знаков различия, но, судя по всему, чины у всех были высокие. Все опешили. Прошло несколько минут замешательства, и уже вся хата орала:
— Ура! Наши пришли!!!
Но не тут то было. Они ошиблись. В одном из них все вдруг узнали корпусного по кличке Коньголова. Эту кличку он оправдывал невероятно большой головой.
Коньголова ударил доской для подсчета ближнего зека по спине и заорал:
— Я вам покажу «наши»!
И покрыл их трехэтажным матом, ничего общего не имеющим с культурной немецкой бранью. Как и его спутники, он был навеселе. Присмотревшись к двум другим гестаповцам, Шлихт узнал в них своих любимых актеров — Вячеслава Тихонова и Леонида Броневого. Из троих Тихонов был самый трезвый. Он брезгливо посмотрел на орущего Коньголову и сквозь зубы процедил:
— Руссише швайн. Доннер веттер.
Затем хотел что-то добавить, но, видно, немецкий ему давался нелегко. А шеф берлинского гестапо по-немецки вообще не говорил. Вдобавок был пьянее других. Он обвел всех своими поросячьими глазками, громко икнул и, махнув рукой, вышел в коридор. За ним ушли Коньголова и Штирлиц.
Зеки долго не могли опомниться. Но тут открылась кормушка, и баландер, раздавая завтрак, сообщил, что в Бутырской тюрьме снимается фильм под названием «Семнадцать мгновений весны».
А насчет смертников в Пугачевской башне слухи были ложные. Баландер, возивший туда баланду, сказал, что там лечат от чесотки.
Публика в хате была самая разношерстная. В основном был человеческий хлам, который общество упорно старалось выбросить за борт. Человек, однажды попавший в следственно-судебную совдеповскую мясорубку сроком более чем на три года, переставал быть психически и физически нормальным. За время пребывания в заключении он претерпевал массу лишений, не всегда заслуженных. Незаслуженные наказания давали ему моральное право раздвинуть границы дозволенного и, выйдя на волю, он мог совершить поразительное по своей жестокости преступление, не испытывая при этом угрызений совести. Шлихт иногда задумывался, почему общество ведет себя так неосмотрительно. Собака, которую держат в вольере, плохо кормят и дразнят в течение нескольких лет, обязательно кого-то укусит.
Многие из находящихся здесь были забыты всеми и могли рассчитывать только на себя. Это можно было проследить по количеству передач. Каждый подследственный имел право на одну продовольственную и одну вещевую передачи в месяц.
Но если на «малолетке» передачи получали все поголовно, на общем режиме — почти все, то в «строгих» хатах, где каждый имел две и более судимостей, передачу получал каждый десятый, а на «особом» их не получал никто.
Женитьбы Кречинского
На фоне этой серой массы выделялся зек по кличке Кречинский. Эта кличка полностью характеризовала род его занятий. Кречинский был брачным аферистом. Он был высокого роста, подтянутый и широкоплечий. Его нельзя было назвать красавцем, но в нем чувствовалась порода.
Шлихту он чем-то напоминал графа Калиостро. В разговоре Кречинский не употреблял нецензурных и жаргонных выражений, что не было свойственно остальным обитателям камеры. У него была третья
