Как больно возвращаться к трагическим событиям. С того момента, когда врач Фёдоров сказал: «Будет жить!», трагедия отодвинулась на целых шесть с лишним лет. Эти длительные годы выздоровления для меня протекли как один длинный, нескончаемо длинный день. Я, как и Дау, потеряла счёт времени, тоже не помнила ни дня, ни месяца, ни года. К счастью, невропатологи меня не спрашивали об этом. Надежда переполняла меня, я не сомневалась, он скоро будет здоров! Соматически, как говорят медики, он уже здоров, а боли, я была уверена: боли могут его оставить в любой момент. Надежда на это счастье уже была огромным счастьем!

Когда мою жизнь пересекла встреча с Ландау, он сказал мне: «Дау это моя кличка, имя моё Лев, но посмотрите на меня, какой из меня лев!». Я посмотрела: сиянье его огромных пламенных глаз было ослепительным. Непонятный восторг охватил меня! После каждой встречи восторг возрастал, а потом перешёл в обожание, преклонение, любовь! Любовь и обожание оказались взаимными! До конца дней Дауньки и до конца моих дней!

После лечения кандидомикоза (грибков) настроение стало лучше.

— Ты знаешь я все время прислушиваюсь, мои боли ослабевают, вот сейчас я уверен, завтра проснусь здоровым! Боли в ноге совсем ослабели и «животная» боль тоже стала легче. Я хочу почитать тебе стихи: По одному из нас будут Панихиду служить И не позже, как в завтрашний день!

— Зайка, прекрати! Даже когда ты был здоров эти стихи запрещались, забудь эти строки, я не хочу их слышать.

— Смешная, боишься даже детских стишков. Как ты кричала, умоляла «Зайка прекрати», когда я говорил: Пиф-паф ой-ой-ой, Умирает Зайчик мой! Принесли его домой. Оказался он живой!

Ну не сердись, ведь когда принесли меня домой, я оказался живой.

— Ты действительно уже по-настоящему выздоравливаешь, начинаешь свои дразнения!

Выходной день. Сумерки сгущаются, Дау читает мне Байрона по-английски, мне не понятны слова, но приятен его голос, я посматриваю на стрелки часов, уже час, как боли продолжают успокаиваться. Звонок в дверь, входит молодой застенчивый мне не знакомый человек: «Льва Давидовича можно видеть?».

— Да, пожалуйста.

Дау он сказал:

— Простите мне мой визит. Вы меня не знаете, я минералог. Только кандидат наук. Но мне посчастливилось открыть новый, ещё не известный минерал. В наш век это большое счастье и большая редкость. Я пришёл к вам просить вашего разрешения назвать мой минерал вашим именем «Ландуит».

— Благодарю, это большая честь, но я ведь физик и в минералогии не разбираюсь. У вас должны быть свои уважаемые учителя.

— Лев Давидович, моё уважение к вам безгранично, ещё со студенческих лет все московское студенчество, независимо от специальности, преклонялось перед вами! Вас очень прошу, разрешите мне мой минерал назвать «Ландуит»!

— Очень благодарю, считаю это большой честью для себя. Конечно, я согласен, только неудобно себя чувствую, отнимая хлеб у минералогов.

Это был Александр Михайлович Портнов.

Вдруг пришла телеграмма из Киева. Зденек Кунц сообщал о своём приезде к Ландау в Москву. В Киев его вызвали для очередной консультации. Я позвонила друзьям Дау: передо мной встал вопрос, как принять Кунца без председателя консилиума Гращенкова. У меня собрались Данин, Голованов, Халатников, Шальников и другие. Поезд прибывает завтра в десять утра.

На моей половине внизу было весьма бурное заседание. Единогласное мнение было одно: Кунц должен один, без Гращенкова осмотреть Ландау и высказать своё мнение о методах лечения, о возможности устранения боли и о причинах, вызывающих боли. При Гращенкове он будет только придерживаться врачебной этики, это было бы бессмыслицей!

Обсуждался вопрос, как завтра во время визита Кунца не допустить к Ландау Гращенкова. После бурных обсуждений все решили, что я должна сейчас же, вечером, позвонить Гращенкову и в вежливой форме, поблагодарив за все сделанное, сказать «пошёл вон». Другого выхода не было. Меня долго и упорно уговаривали все. В конце концов я сняла трубку, стала набирать номер, услышала голос Гращенкова и, ни звука не сказав, положила трубку.

— Товарищи, я не могу вот так, спокойно обидеть человека, я могла с ним не соглашаться и припираться в больнице, но обидеть немолодого человека на ночь, нет, нет, не могу. Я сама слишком много по телефону слышала обид.

На меня все накинулись. Выручила Майка:

— Слушай, Кора, а если не ты, а кто-то другой скажет от твоего имени, за тебя?

— Пожалуйста, говорите от моего имени, я знаю, его отстранить надо, но я не могу.

Маечке пришла умная мысль, она объяснила: «У моей мамы, старшей сестры Коры, такой же голос, бабушка по голосу их не отличала. Я сейчас позвоню маме домой, дам телефон Гращенкова, она сначала его поблагодарит за все сделанное, а потом очень вежливо откажет от дома, она в курсе дела».

Все согласились, никто из присутствующих другого выхода не видел. Халатников взял на себя миссию встретить Кунца на Киевском вокзале и сразу привезти его к нам. Кунца будет ждать накрытый стол, пока он будет завтракать, я звоню в больницу, чтобы привезли историю болезни, т. к. из Киева приехал консультант. Никто в Москве не знает о завтрашнем приезде Кунца. Когда привезут историю болезни из больницы, они здесь увидят Кунца, но пока по телефону разыщут Гращенкова, Кунц без стеснений выскажет своё мнение, которым мы все дорожили. Звонок моей сестры, я знала, не остановит Гращенкова, если он узнает, что Кунц у Ландау.

Моя сестра после разговора с Гращенковым мне в тот же вечер сообщила: «Корочка, у Гращенкова не было и тени сомнения, он сам узнал „тебя“ по голосу, я его очень вежливо за все поблагодарила и в конце концов попросила не посещать Ландау, на что он очень тоже вежливо, правда повысив голос, сказал: „Не вы, Конкордия Терентьевна, приглашали меня к Ландау…“, но здесь трубку, видно, выхватила его жена и наговорила мне, т. е. тебе, кучу не очень приятных комплиментов. Она кричала: „Вы за все годы ни разу ничем не поздравили Николая Ивановича“. Кора, у семейства Гращенковых нет сомнения, что они говорили с тобой».

На следующий день события разворачивались по намеченному плану: профессор Халатников с вокзала привёз Кунца к нам. Пока я угощала его завтраком, Танечка позвонила в больницу и попросила срочно привезти историю болезни, т. к. из Киева приехал профессор, он уже у Ландау. Историю болезни привёз сам главврач Сергеев. Открыв ему дверь, я пригласила его войти в столовую: «Знакомьтесь, это профессор Кунц из Чехословакии, он был на всех международных консилиумах у Ландау». Сергеев передал историю болезни Кунцу. Кунц вместе с физиками стал подниматься на второй этаж. Сергеев меня спросил:

— Вы уже поставили в известность Николая Ивановича?

— Нет, он не знает, что Кунц в Москве.

— Разрешите, я от вас позвоню, надо срочно пригласить Николая Ивановича.

— Товарищ Сергеев, вы главврач у себя в больнице, вы можете приглашать Николая Ивановича к себе в больницу, а мы с мужем, когда вчера получили телеграмму от профессора Кунца, решили Гращенкова не приглашать, мы хотим поговорить только с профессором Кунцем!

— Так вы ещё вчера знали, что приезжает всемирно известный профессор Кунц из Чехословакии, и нам никому не сообщили?

— Я очень много получаю телеграмм от известных людей, но мне не приходило в голову кого-то ставить об этом в известность.

Сергеев ушёл очень обиженный и возмущённый. Я побежала наверх. Кунц тщательно осматривал Дау. Кунц хорошо владел русским языком, но с Дау он разговаривал, все время переключаясь то на английский, то на немецкий, то на французский. Долго, очень долго Кунц осматривал и изучал больного Ландау, я уже сервировала стол для обеда, а Кунц как настоящий клиницист все изучал больного и пришёл в конце концов в полный восторг от больного, был счастлив, он сиял, он вспоминал, каким он видел Ландау в первые дни травмы: человек остался жив.

— В моей практике первый случай: с такими травмами больной не умер! Сам встаёт, сам ходит,