большим напряжением, но все-таки помнил, что он все может сам.

Днём и ночью без подмены, почти без сна, мне было очень трудно. Основная трудность заключалась в том, что Даунька не мог сам надевать протезные ботинки, их нужно было туго шнуровать, они были длинные и надо было хорошо завязывать шнурки, а это он делать не мог, так как два пальца на левой руке были искалечены. Вывихи в суставах нейрохирурги без рентгена, без вправления подвергли массажу. Я уже это описывала. Когда Топчиев помог мне взять Дау от нейрохирургов, суставы пальцев погибли безвозвратно.

Ещё Достоевский описал, что врач, лечащий один палец, для лечения другого пальца советует пригласить другого специалиста. Естественно, нейрохирурги в пальцах ничего не понимали. Даже после выведения грибков Дау за ночь вставал довольно часто, надевать, шнуровать ботинки ночью было трудно. Все вместе взятое заставило меня подумать о том, что Дау необходимы ботинки, которые он смог бы надевать сам, своей неполноценной левой рукой.

По телефону А.А.Вишневский сообщил мне, когда я могу привезти Дау в клинику для очередной блокады. Дау уже неплохо ходил. Я вызвала машину из гаража Академии наук, машина должна была ждать у клиники в 4 часа. Мы с Танечкой решили, что у Вишневского справится она сама, а я использую машину для поездки в протезный институт, попробую договориться с их мастерами непосредственно на производстве, смогут ли они сделать новые протезные ботинки на молниях. В протезном институте я не преуспела. У них изготовлялась обувь только на шнурках.

По дороге домой Дау в машине начал скулить. Хотел протянуть больную ногу, но в машине «Волга» мало места, ему было очень неудобно сидеть. Ещё в машине я узнала, что и этой блокадой не было достигнуто положительных результатов. Таня мне рассказала, что А.А.Вишневский решил попытаться сделать другие варианты блокад, о назначении которых он сообщит по телефону.

Приехав домой, они рассказали много интересного. Оказывается, А.А.Вишневский очень торжественно встретил Ландау в клинике. Все медики в клинике Вишневского были собраны на митинг, где по старым традициям их института Лев Давидович был объявлен почётным пациентом. В честь чего была заранее приготовлена именная медаль из бронзы, очень красивая, с барельефом отца А.А.Вишневского, а потом все пили коньяк за выздоровление академика Ландау. Это все мне Танечка рассказала, когда мы уложили Дау отдохнуть. Даунька восхищался умом и талантом Вишневского, потом добавил:

— А ты знаешь, Коруша, мне Александр Александрович сказал, что он в тебя влюбился. Спросил меня, как я на это посмотрю. Я сказал, что не ревнив, что разделяю его вкус. Пожалуйста! Тем более сам я в таком жалком состоянии, но, боюсь, Кора никогда не ценила мужчин вашего типа.

— Ты так посмел сказал Александру Александровичу?! — Коруша, прости, разве я ошибся?

— У Александра Александровича есть большое обаяние талантливого человека. Его нельзя мерить под общую мерку.

Рассказ Танечки о том, как Вишневский встретил Ландау в клинике, очень растрогал меня своей человеческой чуткостью. С грустью подумала: «А вот управделами Академии наук Чахмахчев, опираясь на устный незаконный приказ Миллионщикова, за руки и за ноги в буквальном смысле этого слова выбросили Дау вон из больницы в разгар зимы. Какие разные люди!».

Я верила, очень верила Вишневскому. Надеялась, что его блокада окажется чудодейственной. Надежда на выздоровление Дау крепла, настроение было хорошее. К Дау приходило очень много посетителей, приезжало много иностранцев, были даже целые иностранные делегации. Я никому не отказывала в свидании с Дау.

Посетителям я радовалась больше, чем Дау, я наблюдала: Дау на бесконечные боли жаловался только близким знакомым. Когда приходили посторонние, врождённое внутреннее благородство заставляло его мобилизовывать все силы! Он был приветлив, интересно вёл беседу, улыбался, смеялся, казалось, его оставили боли. Можно было подумать, что он отвлёкся и забыл о боли. Нет, как тень пройдёт судорога по лицу, прикроет глаза, через несколько секунд опять в форме.

Как-то вечером пришёл студент. Дау сидел в библиотеке в кресле. Гость с первых слов хотел поразить академика, он сказал:

— Лев Давидович, мне удалось решить теорему Ферма!

— Присаживайтесь, пожалуйста. Вот вам бумага, изложите ваш вывод.

Студент с воодушевлением начал излагать своё решение. Внимательно наблюдая за пером своего гостя, Дау вдруг сказал:

— Хватит. Вы студент третьего курса математического факультета? — Да, я на третьем курсе.

— Я это узнал по вашему решению. Вы сразу заблудились в трех соснах. — Нет, разрешите я закончу.

— Это излишне, я все уже понял. Мой вам совет, сначала надо выучиться, а потом делать открытия! А вы решили начать с открытия, а потом кончать университет. В своём решении вы сразу заблудились в трех соснах. Вы ещё не овладели математикой, как должно, свои ошибки вы принимаете за открытие. Между прочим, вы не один, это свойство очень многих математиков. Все усложнять, из простого и понятного делать все сложным и непонятным. А точнейшую и полезнейшую из наук математику использовать для личного удовольствия. Создавать математические, никому не нужные, сложнейшие шарады. Должен вам заметить: для человеческого общества эти теоремы-шарады абсолютно бесполезны. Мой вам совет — учитесь.

Студент ушёл расстроенный и очень озадаченный.

— Дау, я слыхала или где-то читала об этой теореме Ферма. Неужели до сих пор она не решена? Разве её не может решить такой математик, как Келдыш?

— Коруша, дело все в том, что такие математики, как Келдыш, занимаются разрешением только полезных математических задач, а вот совершенно бесполезные теоремы решают недоучки, вроде нашего ушедшего гостя. Этой схоластикой от науки серьёзные учёные не занимаются!

Вечерами и в выходные дни я была с Дау всегда одна. Гарик вечерами дома не бывал, а я этому радовалась, так как очень боялась, что трагедия с отцом может наложить тяжёлый отпечаток на молодые годы сына!

Студенческие годы — самое счастливое время. Омрачать их было бы преступлением. Ни на один час за все годы болезни мужа я не оставила Дауньку на Гарика. Когда валилась без сна, изнемогая от усталости, его оклик сверху «Коруша», и я в мгновенье ока уже наверху. Как будто силой вихря меня поднимало наверх, исчезали и сон, и усталость. Это были счастливые годы. Я знала, как я нужна Дауньке, жила мечтой о его выздоровлении. Сила мечты скрашивала все трудности. После выведения грибков из кишечника, промежутки улучшения делались все чаще и все продолжительнее. Тогда он читал мне стихи, тогда мы вместе мечтали о его выздоровлении.

— Коруша, боли в животе уменьшились. Как ты думаешь, могут за ночь мои боли исчезнуть совсем?

— Даунька, ведь Александр Александрович сказал, что зажатые нервы прорастут и тогда боли исчезнут сами. Ведь никто не может знать, как глубоко зажаты эти корешки нервов. В одно прекрасное утро проснёшься здоровым! Даунька, когда ты выздоровеешь и скажешь мне, что уходишь на свидание к девушке, как я буду этому событию искренне радоваться. Ты будешь здоров! За годы твоей болезни я поняла цену настоящего горя.

Дау в негодовании встал: «Коруша, милая. Когда я выздоровлю, я буду верен тебе целый год!».

Как-то утром, в 1960 году, по звонку открыла входную дверь, незнакомый человек не только хотел войти сам, он пытался ещё внести что-то непомерно большое, и это ему удалось. Оказался художник, он хотел написать портрет академика Ландау. Принёс показать образцы своих творений. Два полотна оказались изумительны: портрет Н.Н.Семёнова был удачен, второй портрет жены художника тоже был прекрасен!

— Вы знаете, мне очень понравились ваши портреты, я пойду уговорю мужа, чтобы он согласился.

Мне очень захотелось иметь хороший портрет Дау, а вдруг этому художнику удастся запечатлеть взгляд Дау. Дау, внимательно рассмотрев портреты, тоже пришёл в восторг, он очень ценил живопись, скульптуру, архитектуру и понимал эти виды искусства.

— Только имейте в виду, я буду приходить к вам в мастерскую точно, больше десяти минут я сидеть