его развратные привычки.

Я опешила, у меня опустились руки. Он вышел, окинув меня презрительным взглядом. Перепуганный Даунька с облегчением вздохнул.

— Корочка, это ещё ничего. Этот палач Корнянский только покричал, он днём всегда кричит, а ночью устраивает мне пытки. Забери меня отсюда, я его очень боюсь. Хорошо, что ты пришла, мне так плохо, меня терзает боль в ноге!

Я обратилась к медсестре:

— Объясните, что здесь произошло?

— Просто этот Корнянский — хам. Он на всех орёт и на Льва Давидовича все время кричит. Здесь собрались студентки-практикантки из мединститута. Пришли ваши физики и заговорили о любви. Лев Давидович тоже включился. Появился Корнянский и всех разогнал. Лев Давидович убежать не мог, вот он и накинулся на больного. Вы разве первый раз слышите, как Корнянский орёт?

— Да, впервые.

— Ну считайте, что вам повезло. Не пугайтесь, если застанете Корнянского, когда он будет внушать на высоких нотах Льву Давидовичу, что пора пользоваться уткой.

— Какой уткой?

— Вы не знаете, разве, что лежачие больные мужчины мочатся в утку?

Она показала мне странный сосуд.

— Лев Давидович не чувствует позывов, он ходит под себя.

— Я это знаю. Я сама стираю его бельё и регулярно доставляю чистое. Вот и сейчас я привезла бельё на ночь, а утром привезу ещё.

Сама я подумала: медик, а терпение теряет. Я же вооружилась терпением. Если этот профессор так кричит на больного, больной находится в вечном страхе. Похищение не удалось, а Топчиева нет.

— Даунька, милый, чем ты так насолил Корнянскому?

— Коруша, я уже не помню. У меня очень болит нога.

— Даунька, ты, наверное, начал учить Корнянского, как нужно жить? О необходимости каждому мужчине иметь одну любовницу, а ещё лучше две?

— Коруша, что ты, разве с палачом можно говорить о любви? Здесь были молодые девушки. Я им посоветовал не терять молодые годы. Надо помнить, что жизнь коротка, а молодость ещё короче. Но, Коруша, почему ты меня не берёшь домой? Я уверен, если мне ночью не будут устраивать пыток, я дома сразу выздоровлю. Каждую ночь палачи сжимают раскалёнными щипцами мне больную ногу. Ты не представляешь, какая адская боль.

По своим обязательствам я все время появлялась в больнице, каждый день в неурочное для посетителей время, совсем рано, когда ещё не сменялись ночные сестры. Привозила бельё, потом ехала на рынок, привозила повару свежие продукты. С раннего утра Дау был в полном сознании, всегда жаловался только на боль, а во второй половине дня заговаривался, начинал бредить.

Я заворачивала пижаму и любовалась, как на больной ноге постепенно возрождаются к жизни мышцы. Уже пустой мешок на левой икре стал заметно оживать, граница боли спустилась ниже, но боли в месте между живыми и омертвевшими тканями по-прежнему ужасны. Я до предела была переполнена этой болью. Помочь — вне моих сил. Даже если бы мне удалось выкрасть Дауньку от Егорова, все боли переселились бы вместе с ним домой.

Как-то в палате я застала Элевтера Андронникова. Дау уже давно узнавал всех. Элевтер был в восторге от вида Дау. Он весело говорил:

— Дау, бросьте. Что вы все время говорите о больной ноге. Вы ведь не футболист. Зачем вам нога? Голова не болит? Нет? Голова ясная. Голова цела. Вся ваша сила и жизнь в вашей голове. Всем нам физикам очень нужна только ваша голова. На ногу просто плюньте.

На чужую боль плюнуть легко!

У меня появилось естественное желание изучить природу этих болей. С врачами в Институте нейрохирургии у меня контакта не было, а профессор Рапопорт — единственный, кого я уважала из врачебного персонала, — был тяжело болен. Фёдоров, перед которым я просто преклонялась, не скрывал своего нежелания беседовать со мной. Он избегал здороваться, просто меня не замечал. Пришлось раздобыть медицинские книги, изучить травматологию и все последствия контузии мозга, как после длительного шокового бессознательного состояния человеческий организм возвращается к жизни. Какие формы принимает выздоровление?

Без анатомички медиком не станешь, но с литературой познакомиться необходимо. Оказывается, что длительно бессознательное состояние — защитная реакция. Если бы человек при глубоких травмах не терял сознания и памяти, он бы умер или лишился разума.

Оказывается, граница живых и мёртвых нервных тканей, возрождаясь к жизни, причиняет такие невыносимые боли. Были случаи, когда больные кончали жизнь самоубийством, если память и сознание возвращались раньше времени. Так вот почему возле Дау дежурило по две сестры в каждую смену! Если одна отлучается, вторая не спускает глаз с больного.

Оказывается, длительное бессознательное состояние Дау было спасительным. Во время бессознания вернулись к жизни все ткани, все клетки его тела, все ушибленные жизненно важные органы начали функционировать нормально.

Оказывается, после тяжёлых ранений, контузий и травм, возвращаясь к жизни, в организме мужчины ранее сознания просыпаются инстинкты, заложенные природой. У больного появляется жгучее желание продлить род человеческий. И, как правило, это воспринимается как неприличное поведение несчастного больного человека, ещё не способного контролировать свои поступки. Так вот почему Корнянский назвал Дау «похотливым развратником»! А ведь эта «похоть» в медицинских учебниках не называется развратом. В медицинских учебниках говорится: человек возвращается к жизни, и у него возникают естественные, заложенные самой природой потребности. Как узок кругозор у иных профессоров медицины!

Когда мне случалось заставать кого-нибудь из посетителей у Дау, он без конца жаловался на боль в ноге. И я начинала улавливать, что здоровые, благополучные люди не могут понять больного, и бесконечные жалобы на страдания и боль у этих благополучных посетителей вызывают сомнения в мышлении больного. Голова была ушиблена! Ведущие медики контузию мозга приняли за травму мозга.

Я уже знала, что боли могут оставаться до трех и более лет! А ещё нет и года. И эти боли действительно нестерпимы! Истина: сытый голодного не понимает! Разве так трудно понять чужую боль?

У меня было слишком много дел и забот. Я забыла, что существует Ирина Рыбникова, которую Е.М.Лифшиц ввёл в круг медиков и физиков как настоящую жену Ландау. (…) И вот как-то утром, когда я была в палате Дау, раздался настойчивый стук в ту запасную дверь возле палаты Дау, через которую я собиралась его выкрасть. Я открыла дверь, вошла взволнованная молодая женщина в ярком малиновом платье. Она впилась в меня взглядом:

— Я Ирина. Вы, конечно, Кора.

В словах был вызов, а вид был жалок. В мозгу промелькнули страницы прошлой жизни. Казалось, прошли столетия, а только полгода с небольшим назад меня могла душить ревность к этому жалкому созданию! Вспомнила слова Дау: «Корочка, тебе надо испытать настоящее большое горе, чтобы не расстраиваться по пустякам». Сейчас этот растерянный «пустяк» стоял передо мною и что-то говорил.

— Простите, вы что-то мне сказали?

— Да, я сказала, что хочу с вами поговорить.

— Хорошо, давайте присядем.

В стороне по коридору было что-то вроде холла. Там стоял диван. Мы сели. Медсёстры выглядывали из палаты Дау. В глазах — удивление и любопытство.

— Вас Дау узнает?

— Да, узнает.

— Давно?

— Давно.