всем сам звонил лично, приглашая на консилиум по поводу состояния академика Ландау. К собравшимся врачам он обратился с личной просьбой: «Я в своё время спас жизнь академику Ландау. Сейчас он выздоравливает у меня. Я за ним наблюдаю. Мне как медику это очень интересно. Это мой больной, и меня мои коллеги, надеюсь, понимают. Но жена академика Ландау мне мешает восстанавливать мозговую деятельность больного. Трагедия с мужем отразилась на её психике. Её необходимо обследовать и поместить на излечение в психиатрическую лечебницу. Она недавно вышла из больницы Академии наук и сейчас хочет взять из-под моего наблюдения моего больного. Вот я составил бумагу и очень прошу, чтобы все психиатры её подписали. Я категорически против. Сейчас академика Ландау нельзя перевозить в другую больницу».

Все члены этого «консилиума» пошли навстречу знаменитому медику Егорову, и все подписались. Я была лишена пропуска к Дау.

В тот день, сдав продукты повару, я хотела уйти, но меня догнала и остановила одна из медсестёр. Она-то и сообщила мне о срочном заседании консилиума психиатров. «Вот бандит, — пронеслось у меня в голове. — На консилиум психиатров мне не попасть. И потом, если Топчиев дал слово, и уже готовится палата в кунцевской больнице, разве в силах Егоров этому помешать. Вероятно, медсестра что-то перепутала. Возможно, этот консилиум собран не для Ландау. В больнице много больных, которым психиатры очень нужны».

Топчиев уехал, а когда палата-люкс была готова и приехали наши врачи, чтобы сопровождать академика Ландау при переводе в загородную больницу, Егоров предъявил им документ, подписанный психиатрами Москвы, запрещающий перевоз больного. Ну что ж, пришлось с этим смириться. Осенью вернётся Топчиев. Только он может помочь.

Ежедневно доставляя продукты в больницу через чёрный ход, я пыталась пробраться к окну Дау, но была замечена и получила полный запрет пребывать на территории института нейрохирургии. Нагруженная продуктами, я должна была ждать повара на проходной. Это было очень утомительно. Прислушиваясь к рыданиям несчастных родных тех, кто находился здесь на излечении, я поняла из их разговоров, что для того, чтобы сюда попасть без очереди, надо дать взятку.

Настоящее разбойничье гнездо! Им даже нипочём нарушать законы!

Но все-таки я должна выяснить, что произошло на консилиуме психиатров. А вдруг психиатры нашли какие-нибудь признаки психического заболевания? Сдав продукты повару, я помчалась в психиатрическую лечебницу к врачу Снежневскому. Его фамилию я слышала давно, и молва о нем шла хорошая. Вероятно, он был включён Егоровым в консилиум. Снежневский был на месте. Он моментально принял меня. Я представилась — он был весь внимание.

— Скажите, пожалуйста, вы присутствовали на консилиуме у Егорова?

— Да, конечно.

— Скажите, психиатры зарегистрировали у мужа серьёзные нарушения психики?

— Нет, нет, что вы! Напротив, мы были восхищены его состоянием. Он не вызывает у нас сомнений. Психика у него не нарушена.

— А почему же консилиум психиатров запретил перевозку больного в кунцевскую больницу?

— Видите ли, Егоров нас очень просил: это его больной, он его ведёт с первого дня. Ему как учёному-медику интересно наблюдать выздоровление своего знаменитого пациента. Мы пошли ему навстречу и подписали это решение, как он нас просил.

— На последнем расширенном международном консилиуме профессор Пенфельд из Канады сказал мне, что у больного все восстановится само собой. Ему нужен только один врач — время. Благодарю вас за утешительные вести о здоровье мужа. Остальное уже не так важно.

Тем временем Дау, тщетно ожидая моего прихода, взбунтовался. Он стал кричать:

— Пропустите ко мне Кору.

В Егорове он видел главного врага. Он кричал ему:

— Вы не врач, вы палач! Куда вы дели Кору?

Егоров ответил:

— Ваша жена уехала на курорт.

— Нет, это ложь! Пока я здесь, у вас, Кора не могла уехать на курорт.

Егорову необходимо было успокоить Ландау, так как визиты иностранных корреспондентов участились, а он любил фотографироваться у постели больного Ландау. Он был вынужден снова выдать мне пропуск. И вот я опять у Дау!

Я бросилась к нему. Заглянула в его глаза:

— Даунька, ты очень хорошо выглядишь. Я не видела тебя так долго!

— Коруша, я страшно виноват перед тобой. Я этому палачу Егорову назвал твоё имя, и ты исчезла! Но твои ноги целы. Они тебя не пытали?

— Даунька, прекрати этот бред. Я просто болела, а сейчас выздоровела. Теперь я буду приходить к тебе каждый день.

При мне в палату вошли психолог Лурье и Женька. Женька сверкал загорелой лысиной. Значит, он уже вернулся с курорта. Несчастье и болезнь Дау не нарушили благополучного течения его жизни. А психолог Лурье обратился ко мне:

— Вы не возражаете, если я немного позанимаюсь со Львом Давидовичем?

— Нет, нет, пожалуйста.

Он присел возле Дау и развернул большой альбом со страницами, разграфлёнными в клетку. В каждой клетке были обозначены вперемежку кружочки и крестики. Длинной тонкой указкой, показывая на кружочек, он спросил: «Что это?». Дау, улыбнувшись мне, весело сказал: «Это крестик». Кружочки он упрямо называл крестиками, а крестики кружочками. Очень обескураженный психолог удалился.

— Коруша, видела этого дурака? Этот психолог лезет ко мне с разными глупостями. Совсем меня здесь за идиота принимают. Я нарочно его путаю. Сегодня он захотел меня научить отличать кружочек от крестика. А я нарочно на кружочек говорю крестик и наоборот.

— Дау, с дураками-медиками опасно шутить. Не лучше ли правильно отвечать на их, пусть дурацкие, вопросы.

— Ну что ты, Коруша! Это же психолог. Это вша. Это паразит на рабочем теле нашего государства. Эти бездельники и лодыри примазываются к науке. А Женька с ними подружился. Они ко мне все время пристают с самыми нелепыми вопросами. На нелепые вопросы нужно отвечать ещё большей нелепостью. Пойми, Коруша, у меня страшно болит нога за коленом.

— Даунька, а колено? Колено уже не болит?

— Нет, Коруша, у меня боль за коленом.

Я отвернула пижаму на левой ноге. Колено округлилось, налилось, кожа на нем стала эластичной, блестящей. Ниже колена — все ещё омертвелое.

— Даунька, скоро, скоро ты будешь совсем здоров, и боли все уйдут.

— Корочка, не оставляй меня здесь, возьми меня домой. Сегодня. Сейчас же. Мне так плохо, мне так страшно, когда приближается ночь. Я здесь один. Я так долго тебя ждал. Как я хочу домой!

Изнывая от боли в ноге, Дау бесконечно умолял взять его домой. Мои терзания были мучительны, я ничего не могла, и это очень меня угнетало!

Я тщательно стала наблюдать за процедурами, за ходом его лечения. И убедилась, что, кроме массажа и прогулок, никакого лечения не было. Никаких медикаментов. Только дыхательная машина с кислородными баллонами все ещё стоит в палате.

Я, содрогаясь, думала о том, как ночью он пугается. Конечно, страшно быть свидетелем человеческой смерти. Он не медик, он физик. Он не может привыкнуть, и этот затаённый страх может в конце концов нарушить его психику. Мне стало по-настоящему страшно.

Дау каждый день умолял меня взять его домой. И я решила выкрасть Дау. Питание, воздух и покой я ему обеспечу дома. Массажистку мне будут присылать из больницы Академии наук. Егоров уехал в отпуск. Накануне отъезда он собрал местный консилиум, пригласив на него меня и Лившица. Он заявил следующее. Цитирую: «Я уезжаю в отпуск. Поручаю Евгению Михайловичу Лившицу восстанавливать мозговую деятельность Ландау». Следовательно, эти бессмысленные занятия психолога и Женьки они называют восстановлением мозговой деятельности.