Вечером позвонил Александр Васильевич Топчиев. Он мне сообщил: «Завтра в 10 часов расширенное заседание медицинского консилиума всех врачей, ведущих Ландау. Заседание будет в Президиуме Академии наук, в моем кабинете».

В кабинете Топчиева, помимо врачей, были ещё и физики. Председатель консилиума Н.И.Гращенков отсутствовал. После того как он дал интервью советским и зарубежным журналистам, рассказав о том, как ему удалось спасти жизнь Ландау, корреспонденты, прежде всего иностранные, сообщили в своих газетах — значительно приукрасив, — как профессору Гращенкову «удалось оживить мёртвого Ландау». Газетчики европейских столиц на местах ещё раз по-своему «художественно оформили» новость, и мировая пресса, падкая на сенсации, превратила самоотверженный труд советского врача С.Н.Фёдорова в чудо оживления мёртвых. Чудодейственную силу приписали именно профессору Гращенкову. С этого момента его стали наперебой приглашать за рубеж, поэтому, будучи в очередной загранкомандировке, он на консилиуме и отсутствовал.

Открыл консилиум Б.Г.Егоров. Он очень пространно и наукообразно говорил о том, как ему, медику, интересно наблюдать такого больного, как Ландау. Сейчас перед ним стоит важнейшая задача — восстановить мозговую деятельность Ландау. Их первостепенная задача — вернуть Ландау в науку. Корнянский ему вторил, а Фёдоров отсутствовал. Физики очень благодарили Егорова, очень надеялись и верили в его авторитет. Только ему можно доверить восстановление мозговой деятельности Ландау. Лифшиц превзошёл всех: он со слезами на глазах умилённо лопотал, что Ландау созданы сказочные условия для выздоровления. Это особенно важно сейчас, когда Егорову предстоит ответственнейшая задача — восстановить мозговую деятельность Ландау для науки. Он развёл очень много «муры», как любил говорить Дау.

Тут мои силы кончились, и я сказала: «Если профессор Егоров и Корнянский умеют восстанавливать мозговую деятельность человека, почему они не возвращают больных к жизни после операций мозга, больных, которые воют и обречены кончать жизнь в психиатрических лечебницах?

Мне профессор Пенфильд на международном консилиуме 28 февраля 1962 года сказал, что у Ландау все восстановится само по себе. Контузию мозга лечит время. Нужен воздух. Его в Институте нейрохирургии нет, так как он расположен в центре города.

Ему нужно питание. Институт нейрохирургии не в состоянии обеспечить питание такому больному. Я готовлю дома и через всю Москву вожу завтраки, обеды и ужины истощённому больному. У него ведь нет даже мышц! Поскольку еду подогревают на электрических плитках, она теряет питательную силу.

Больному также нужен покой. Но в Институте нейрохирургии он объят непонятным страхом. Его палата — длинная, узкая, тёмная, напоминающая гроб. Всем вам не пришло в голову посмотреть глазами больного на окружающую его в Институте нейрохирургии обстановку. Все помнят щиты на окнах Бутырок, а Дау побывал внутри Бутырок. Там свет шёл от потолка. Так вот, в этой палате свет тоже идёт от потолка!

В Институте нейрохирургии созданы сказочные условия не для Ландау, а для Лившица. Я не оставлю мужа выздоравливать в этом месте. Как только дыра в горле затянется, я его заберу!».

Егоров вскочил, не прощаясь, быстро вышел. За ним поднялись и разошлись все. Я тяжело опустилась на стул и разрыдалась. А.В.Топчиев стал меня успокаивать:

— Вы напрасно. С медиками так говорить нельзя! И потом, все физики и все медики в один голос говорят, что это единственное место, где за Дау обеспечен правильный медицинский присмотр. И, по- моему, его ещё рано забирать оттуда, его опасно перевозить в Кунцевскую загородную больницу, которая стоит в лесу.

— Александр Васильевич, я знаю, что ещё рановато, но необходимо организовать в больнице питание больному. Надо организовать приготовление диетического питания в самой больнице. Дайте из нашей академической больницы специалиста по лечебному питанию. Продукты я буду привозить сама. Дайте только повара!

А.В.Топчиев все устроил. В больницу были направлены повар, диетсестра и диетврач Цирульников. Вот это была настоящая помощь. Теперь я только с утра привозила в больницу продукты и сдавала их повару. Под пристальным присмотром диетврача под кожей больного просто на глазах стали набухать и оживать мышцы!

Тогда я не понимала, сейчас понимаю: когда в конце февраля я появилась в больнице № 50, я была для всего медицинского консилиума и комитета физиков просто бельмом на глазу. Слишком смело интересовалась состоянием мужа и лезла в медицину. То ли дело названная женой Ландау Ирина Рыбникова! Никакой трагедии, приятная содежурная в комитете физиков. Она хорошо вписалась в компанию физиков. Была весна, ученики Ландау помнили заповеди своего учителя: скука — самый страшный человеческий грех. Даже молоденькая секретарша 50-й больницы с головой окунулась в их компанию, где жизнь била ключом.

Как-то рано утром, отдав продукты повару, я зашла палату к Дауньке. Заглянула ему в глаза, увидела, что его голубоватые белки подёрнуты желтоватым налётом. Дежурила Раечка.

— Рая, у него что-то желтизна разлита в глазах.

— Вы тоже заметили?

— Да.

— А вот Корнянский говорит, что я ерунду горожу.

— Раечка, я не ошибаюсь. Это что, первый признак инфекционной желтухи?

— Да, болезнь Боткина. Даже для здорового человека это заболевание серьёзное! Вчера, когда я заступила дежурить, зашёл Корнянский. Я ему сказала. А он на это раскричался. Сказал, что все контрольные сроки давно уже прошли после переливания крови! Откуда, мол, взяться инфекционной желтухе?

Но болезнь Боткина откуда-то взялась. Дождалась врачей. Они констатировали болезнь Боткина, т.е. желтуху.

Поехала в библиотеку, прочла все о болезни Боткина. Первый этаж, старинное здание, заглянула во все углы. Да, мышиные норы есть и не одна. И потянулись дни, наполненные страхом. Как поведёт себя во время этой болезни ушибленная печень? Уповала только на палатного врача Фёдорова. И он вывел Дау из болезни Боткина без осложнений! Но, наверное, главную роль сыграло то обстоятельство, что печень у Дауньки никогда не отравлялась алкоголем.

Прошло три месяца и на четвёртом месяце болезни в палату Дау вошёл Алёша Абрикосов. Врач Фёдоров спросил: «Лев Давидович, кто к вам пришёл?». И Дау ответил: «Алёша Абрикосов, мой ученик».

Был устроен большой бум: Дау, наконец, заговорил! Я при этом не присутствовала. Эту радостную весть я услышала от медицинских сестёр. Когда я пришла, он меня не узнал и несколько дней не говорил.

Потом вдруг за мелкие услуги дежурных сестёр стал говорить «спасибо»! И, наконец, начал звать меня в моё отсутствие. Когда я пришла, он пристально посмотрел и сказал: «Это не Кора». Я сидела возле него, гладила нежно руки, уверяла: «Даунька, я Кора». Не обращая на меня внимания, он продолжал тихим, ещё не совсем своим голосом очень жалобно произносить: «Пожалуйста, пропустите ко мне Кору. Пожалуйста, хоть на несколько минут пропустите ко мне Кору». Рыдая, я выскакивала из палаты.

Сомнения терзали, душили. Я думала, он даже не вспоминает о Гарике. Нет, это не возвращение сознания. Тогда я ошибалась: сознание вернулось, но память опаздывала.

Через несколько дней он мне вдруг заявил:

— А, пришла, мошенница, которая хочет выдать себя за Кору.

— Даунька, разве я не похожа на Кору?

Он ответил:

— Очень мало.