Чертили схемы, пытались делать анализ и высчитать, где он объявится в следующий раз, совершенно забывая, что дураки не руководствуются никакой логикой и угадывать ход их мыслей — дело пустое.

Специально выделенная бригада ездила по психоневрологическим диспансерам и беседовала с врачами, предъявляя фоторобот. Но композиционный портрет — вещь весьма субъективная, и на его достоверность полагаться не стоило.

Прессу и телевидение пока не подключали, решив не создавать очередного ажиотажа.

Сегодня наверняка подключат, тем более, что придурок имел достаточно однообразный способ действий и всегда был с собачкой.

«Группу пролетарского гнева», то есть убойный отдел, тоже пока не поднимали по тревоге. Хотя товарищ и имел явное намерение убить, но ведь не убил, а убойщики вступают в бой только при наличии трупа.

Сегодня халява кончилась. Впрочем, что толку от одного человека, когда сто пятьдесят безуспешно роют носом землю?

— Что-нибудь есть? — спросил Паша у Музыканта.

— Как и в те разы, наверное. С теткой-то уже не побеседуешь. Со слов вон той бабули, женщина вошла в подъезд, правда, входил ли кто следом, бабка не заметила, отвернулась. Но это ни о чем не говорит. Последний раз он ждал жертву, вернее жертв, возле почтовых ящиков. Якобы газету доставал. Зато бабуля заметила, что минуты две спустя из подъезда вышел молодой парень в малиновой куртке, длинноволосый, в кепочке-бейсболке, с маленькой белой собачкой на поводке. Опять эта сука… — А куда пошел?

— Вон в тот подъезд. Мы слазили туда и обломились. Проходной.

— Ну, значит, не такой он и дурак, хочу заметить. А потерпевшая?

— Лет сорок, ничего особенного, одета неброско. Я насчитал четыре ножевых. Может, больше, там кровища сплошная. — Весело. Еще, кстати, не вечер. — Черт!

Подъехал автобус с районными экспертами. Постовой активно разгонял толпу, не очень стесняясь в выражениях. Странно, ничто не вызывает такого любопытства, как чужая смерть.

Про совпадение примет Паша спрашивать не стал. Они совпадали. Он помнил их наизусть — все уши прожужжали на сходках у начальника. Двадцать пять лет, малиновая куртка, длинные черные волосы, белая собачка-болонка. Малиновый цвет куртки тоже, кстати, говорил о том, что товарищ еще не окончательно спятил. На малиновом не видно крови…

— Твоя земля? — спросил Паша у Музыканта. — Да, — мрачно ответил Серега.

— Ты потом собери с участковых справки по обходу, ОПД все равно мне заводить.

— Хорошо. Хотя, может, попадется? Совсем уж оборзел.

— Чикатило двадцать лет ловили. — Эх… Подошел Таничев.

— Привет, Серега. Мужики, там муж тетки вернулся. Пойдем, покалякаем.

— А, — махнул рукой Музыкант. — Без толку. Что он вам скажет? — Все равно надо, хотя бы формально. Опера двинулись к подъезду. — Хуже всего, когда дурак, — опять запричитал Музыкант. — Никакого страха, никакого смысла. Опасный урод.

— Да, — ответил Таничев. — Дураки опасны. Недавно в нашем РУВД взяли на работу дурака. Следователем. Самого настоящего идиота, состоящего на учете в психушке. Как он прошел комиссию? Но раз взяли, значит, прошел. Сейчас, в принципе, всех берут. Так вот, для преступников это был самый опасный человек. Для преступников любого ранга — начиная от мелкого наркомана и заканчивая бандитским боссом.

Он, как это ни странно звучит, руководствовался только законом. Приносят ему, к примеру, дипломат с пятью тысячами баксов и говорят: «Давайте, товарищ, разберемся по справедливости. Не должен наш брат сидеть в тюрьме».

Дурик башку почешет, потом УПК откроет, полистает и отвечает: «А здесь про пять тысяч ничего не сказано, извиняюсь. Тут про арест сказано, извиняюсь». И хлоп братана за решетку.

Столько он за полгода пересажал, сколько иной за всю жизнь не смог. И не боялся ведь ничего — ни угроз, ни подстав. Одно слово, дурак. Я действую по закону, я действую по закону…

— А сейчас он где?

— Слили парня. Кто-то из крупных мафиози не на шутку встревожился, когда его братву в порядке живой очереди начали отправлять в тюрьму. И пожаловался руководству РУВД. Сначала попытались на взятке хлопца слить. Подключили РУОП, зарядили в дипломат такую сумму, что нам троим до конца дней хватит и детям еще останется. Ан хрен. Дурак опять в кодекс пальчиком потыкал и постановление на арест — будьте любезны. Ну, тогда пришлось действовать старыми методами. Нашли в деле какую-то незначительную ошибку и уволили.

— Ты хочешь сказать, что те, кто не берет и действует по закону, дураки?

— уточнил Музыкант.

— Не обязательно. Но в нашем следственном отделе такой прецедент был единственным. А сказать я хочу, что дураки опасны.

В подъезд посторонних не пускали. Опера кивнули постовому, и тот посторонился, пропуская их к месту происшествия.

Женщина лежала в лифте, свернувшись калачиком. Как говорят медики, в эмбриональной позе. В свете экспертизных юпитеров кровь выглядела неестественно яркой. Как большая, постеленная на пол красная тряпка.

Женщину, должно быть, застигнуть врасплох не удалось — на ладонях имелись многочисленные порезы. Наверное, это и сгубило ее. Предыдущие жертвы не оказывали сопротивления, поэтому собачник, нанеся два-три удара, убегал. Сегодня он, видимо, рассвирепел от противодействия и довел дело до ужасного конца.

Рядом с головой валялась небольшая дамская сумочка. Одета женщина была действительно неброско — обычное голубое платье в белый цветочек.

Она жила на пятом этаже. Муж сидел на кухне, подперев голову рукой и уставившись в одну точку. Он вернулся домой уже после трагедии и, постояв немного возле лифта, ссутулившись, поднялся в квартиру. С ним пока никто не говорил, давали время немного успокоиться. Ему было лет двадцать пять на вид, что немного удивляло, ведь его жене наверняка уже за сорок. Но любовь зла и часто выходит за рамки традиционных устоев.

Паша вытащил из-под стола вторую табуретку и достал блокнот.

— Простите, молодой человек, вы в состоянии отвечать на наши вопросы?

Парень вздрогнул и оглядел присутствующих:

— Да, да, конечно.

— Прошу не удивляться вопросам, может, они покажутся жестокими и нелепыми.

— Пожалуйста.

— Это ваша жена? Вы опознали ее?

Парень закрыл глаза. Чувствовалось, что его горе было неподдельным.

— Да, это Галя, — вполголоса ответил он.

— У вас есть ее документы?

— Да, секундочку.

Парень открыл дверцу настенного шкафа и достал пачку документов, перетянутых черной резиночкой.

Паша нашел паспорт и стал переписывать данные.

— Вы не расписаны? То есть она вам не жена?

— Она мне жена. Если для вас имеет значение штампик в паспорте, то для нас — нет.

— Вы прописаны здесь?

— Нет, Она прописана одна, вернее с дочерью.

— Сколько дочери?

— Одиннадцать. Галя поздно родила.

— А где дочь?