пробормотал несколько слов. Ингитора не разобрала их, но внезапно увидела, что в стене ельника открывается просвет. Толстые черные стволы расступились, образовав проход, вполне достаточный для отряда. Бергвид первым въехал туда, лошадь Ингиторы сама шла за ним. Весь отряд быстро вошел в ельник. И никто не удивился. Выходит, Бергвиду Черной Шкуре покровительствуют не только морские, но и лесные хозяева! Вот почему он так неуловим! Ингитора вспомнила всадницу на волке, Дагейду. При этом воспоминании дрожь пробежала по ее спине. Лучше обходиться без подобного покровительства.

Эти мысли напомнили ей о Хальте. Где-то он теперь, хромой альв с белым огнем вдохновения в изменчивых глазах? Наверное, вернулся к себе в Альвхейм. Ингитора оглядывалась и понимала, что здесь, в дремучем и темном еловом лесу, где огромные чешуйчатые стволы стоят стеной, а темно-зеленые густые лапы почти не пропускают света небес, жителю Широко-Синего Неба совсем не место.

Изредка в ельнике встречались поляны, целые ряды заросших ям. Бергвид, как будто вдруг вспомнив об Ингиторе, показывал ей эти места, упоминая усадьбы и поселения, когда-то стоявшие здесь. При этом он называл и тех, кто разорил их, — Хеймир конунг, Торбранд конунг. Ингитора почему-то чувствовала себя виноватой во всем этом, хотя тогда ее еще не было на свете.

Изредка они видели над лесом маленькие дымки. Однажды она заметила маленькую усадьбу — две-три постройки, обнесенные земляной стеной. Крыши домов были покрыты дерном, а стены были так низки, что случайный взгляд мог бы принять их за холмики. Квитты научились прятаться. Ингиторе казалось, что в таких домиках должны жить не люди, а лесная нечисть вроде троллей. Не зря квиттов считают наиболее умелыми и недобрыми колдунами из всех двенадцати племен Морского Пути.

Незадолго до вечера ельник кончился, и отряд выбрался на открытое пространство. Оглядываясь, Ингитора не увидела просвета, из которого они выехали. Должно быть, колдовская сила снова закрыла ельник за спиной последнего оринга.

Вдали смутно виднелись горы, но в наступающих сумерках Ингитора не смогла их рассмотреть. Отряд расположился на ночлег посреди вересковой пустоши. Бергвид все время держал Ингитору возле себя, хотя почти не разговаривал с ней и не смотрел на нее. Он оставался по-прежнему спокоен, со своими людьми тоже говорил мало, но слова его походили на заклинание — все исполнялось мгновенно.

Кто-то принес Ингиторе охапку еловых лап, и она села возле костра, подбирая полы зеленого плаща, чтобы не уколоться. Внезапно она заметила, что под вересковыми зарослями чернеет россыпь очень давнего угля. Сначала она подумала, что отряд расположилсяна месте прошлых своих ночлегов.

— Здесь была усадьба Гримкеля Черной Бороды, родича моей матери, — сказал ей Бергвид. — Ее разорил конунг слэттов. Уже после того, как Гримкель пал в битве перед Медным Лесом, убитый фьяллями.

Ингитора промолчала в ответ, но эти слова добавили еще один камень к тяжести на ее душе. Ей уже казалось, что весь Квиттинг представляет собой одно огромное кладбище, где вместо поминальных камней остались вот такие россыпи угля.

— Сложи песню об этом! — потребовал Бергвид.

Ингитора помолчала. Ей пришлось задуматься. Хальта не было с ней в этих сумрачных вересковых пустошах, в темных еловых лесах, и свет Альвхейма с трудом находил дорогу к ее душе.

— медленно выговорила она. Перед глазами ее оживала эта усадьба, которой она никогда не видела: мельтешили рабы, мычали коровы, женщины в белых головных покрывалах спешили через широкий двор с ведерками молока и горшками сливок.

— Еще не все! — снова потребовал Бергвид. — Теперь скажи обо мне, как я сижу над этим углем!

Глаза его грозно вспыхнули в отблеске пламени. По лицу пробежала лихорадочная дрожь, знакомая Ингиторе по вчерашнему дню. Она поняла, чего требует от нее морской конунг.

— закончила она.

— Так будет! — воскликнул Бергвид и ударил кулаком по земле. — Так будет! Пока я жив, им не видать Квиттинга! И во всех землях слэттов и фьяллей не найдется столько людей, чтобы расплатиться с моим родом и моей землей!

Ингитора невольно ахнула — в голосе Бергвида было столько ненависти, что ей не верилось: неужели живой человек может носить такое в себе!

— Ты не веришь! — воскликнул Бергвид и железными руками схватил Ингитору за плечи. Как видно, ему нужно было держаться за собеседника, чтобы не потерять его в бешеном потоке своих мыслей. Ингиторе было больно и страшно, она дрожала. Бергвид кричал прямо ей в лицо, но ей казалось, что он видит не ее, а саму свою судьбу.

— Я не помню моего отца! Его убили, когда мне было два года! Моя мать умерла в рабстве! Моя мать — моя мать, и другой мне не дадут даже боги! Она, дочь ярла, жила среди рабов целых десять лет! Она умерла за жерновом! Вот смотри!

Бергвид выпустил Ингитору и почти отбросил от себя, рванул плащ, так что золотая застежка отлетела, и вытащил из-под рубахи зеленые стеклянные бусы. Странно было видеть такое дешевое украшение на шее морского конунга, мужчины, когда такие бусы носят лишь женщины не из самых богатых. У человека, бросившего в море драгоценную золотую цепь!

— Вот это подарил ей хозяин! — кричал Бергвид, сжимая бусы в кулаке. — До самой смерти у нее было только это, у нее, рожденной носить золото! С ними она умерла! И я буду носить их до самой смерти! Но я позабочусь о том, чтобы всю дорогу до Нифльхейма вымостить головами моих врагов! Все они — спутники моей матери! Всех их она возьмет с собой! У нее будут достойные проводы, как у жены конунга!

Бергвид замолчал, снова спрятал бусы под рубаху. Руки его дрожали, он тяжело дышал. Набросив на плечи плащ из черной шкуры Ньёрдова быка, он стянул его концы на груди, как будто ему было холодно. Его била крупная дрожь.

И Ингитора испытывала к нему в эти мгновения не столько страх, сколько жалость. Она не могла не жалеть его, изнутри сгрызаемого безжалостным драконом, но не могла забыть, что для утоления своей жажды мести Бергвид не шутя, не на словах, а на деле вымостит человеческими головами дорогу в Нифльхейм. А дорога эта бесконечна…

— Ты не устал? — вдруг неожиданно для себя самой спросила Ингитора. Ей показалось, что многолетняя тяжесть мести целого племени, которую нес на себе этот человек, давно должна была пригнуть его к земле. Она сама вдруг испугалась своего вопроса.

Но еще больше напугало ее то, что случилось потом. Бергвид вдруг склонил черноволосую голову к ней на плечо, сильно обнял ее и зашептал едва слышно, и голос его дрожал и прерывался:

— Да, да, я устал! Как я устал! Всю жизнь я нес это все один! Если бы только не она…

Ингитора застыла с огромными от ужаса глазами: объятия самого Фафнира ей казались не так страшны. И этот внезапный приступ жалости к самому себе у Бергвида Черной Шкуры казался ей грозящим какими-то чудовищными последствиями. Этот человек напоминал ей тяжелый камень, подвешенный на