темнота сгущалась рано. Святая Би и Сестра Марион по-прежнему не покладая рук хлопотали в лазарете, пытаясь спасти как можно больше жизней при помощи самых примитивных лекарств и — инструментов. Несмотря на все их усилия, лазарет больше напоминал скотобойню, чем госпиталь. Хэйзел Д'Арк и Миднайт Блю помогали, как могли. Однако им то и дело приходилось выбегать на улицу, чтобы немного прийти в себя. Вид невыносимых страданий, душераздирающие стоны, зловоние, исходящее от вывороченных внутренностей — от всего этого темнело в глазах даже у таких закаленных бойцов, как Хэйзел и Миднайт. Они сидели на ступеньках лазарета, дышали свежим ночным воздухом и набирались мужества, чтобы войти вновь. Рядом с ранеными обе чувствовали себя постыдно полными сил и в то же время угнетающе беспомощными.

Выйдя из тени, к ним приблизилась Бонни Бедлам. Невозможно было поверить, что несколько часов назад она представляла собой груду костей. Хэйзел и Миднайт даже не сразу узнали подругу. Дело в том, что в процессе регенерации все татуировки Бонни бесследно исчезли так же как и бесчисленные серьги и кольца, украшавшие ее тело. Судя по всему, саму Бонни это отнюдь не радовало. По крайней мере когда она опустилась на ступеньку рядом с Хэйзел, выражение лица у нее было растерянное и хмурое.

— Ну и видок у меня — заурядный до отвращения! Зря я столько лет старалась, работала над собой… Представьте себе, пропал даже кожаный пояс, который я носила, не снимая. Собственноручно сделала его из кожи своего заклятого врага. Да и ослабела я здорово. Никогда раньше мне не приходилось так напрягаться, как во время этой чертовой регенерации. Если хэйдены вновь на нас нападут, от меня будет мало проку.

— Мы тоже очень рады тебя видеть, — с подчеркнутой любезностью ответила Миднайт, пропустив мимо ушей тираду Бонни. — Спасибо, у нас все в порядке.

— Сейчас ты действительно очень похожа на меня, — заметила Хэйзел.

— Господи, только этого не хватало, — вздохнула Бонни. — Неужели я выгляжу так ужасно?

— Из джунглей не поступало тревожных вестей? — осведомилась Миднайт.

— А какие оттуда могут быть вести? Наверняка здешние деревья по своей милой привычке пожирают друг друга, а так ничего не слышно. Как дела в госпитале?

— Все зависит от точки зрения, — пояснила Хэйзел. — Конечно, мы потеряли больше раненых, чем спасли. Но, учитывая все обстоятельства, просто чудо, что удалось спасти так много. Знаешь, по-моему, мать Беатриса — самая настоящая святая. Она совершенно не дает себе отдыха. Мы уже валимся с ног, а ей хоть бы что. Мне казалось, крови за свою жизнь я видела достаточно, но сколько здесь… Весь пол ею залит, никакими дезинфицирующими растворами не смоешь. К сожалению, многие умирают от болевого шока — его вызывают и раны, и операции. К тому же проказа ослабляет защитные силы организма.

— Как несправедливо, — тихо сказала Миднайт. — Эти люди так мужественно сражались. И они победили. А теперь должны умереть, и мы не в силах помочь им.

— Да, — пробормотала Бонни. — В лазарете от нас мало толку. Мы способны только сражаться.

— Не забывай, в конце концов битва выиграна вовсе не благодаря нам, — заметила Миднайт. — Сестра Кэтлин — вот кто решил исход сражения. Она пожертвовала своей жизнью без малейшего колебания.

— Да, смертные тоже способны творить чудеса храбрости, — согласилась Бонни.

— Мы похожи на монстров из старинных сказок, — усмехнулась Хэйзел. — Нас можно резать на куски, жечь, стрелять в нас в упор — все нипочем. Для того чтобы прикончить кого-нибудь из нас, придется немало повозиться. Вонзить кол в сердце, потом отрезать голову, сжечь ее и развеять пепел. Тогда, наверное, что-то и получится. Не думаю, что наши способности к регенерации после этого сработают.

— При случае можно попробовать, — буркнула Бонни.

— Хэйдены — вот кто настоящие монстры, — заявила Миднайт. — Предали человечество, чтобы поклоняться технике. Эти мерзавцы даже не догадываются, что совершенствовать нужно прежде всего дух, а не тело. Не понимают, что, нападая на Миссию, где живут неизлечимо больные люди, они доказывают — у них нет чести.

— Им что-то нужно, — сказала Бонни. — А когда им что-то нужно, они на все готовы. И уж, конечно, соображения морали их не остановят. Лично мне такая точка зрения понятна. И даже вызывает уважение. Иногда для того, чтобы достичь чего-то важного, приходится приносить не менее важные жертвы. Жертвовать дружбой, честью… любовью. Я люблю моего Оуэна всем сердцем, но. если понадобится принести его в жертву ради спасения Империи, я не поколеблюсь. И он это прекрасно знает. А разве вы поступите иначе?

— Я уже потеряла моего Оуэна, — горестно вздохнула Миднайт. — И я пожертвовала бы Империей и всем на свете, лишь бы снова сжать его в объятиях.

— А он, как бы он сам к этому отнесся? — с любопытством спросила Хэйзел.

— Конечно, не одобрил бы, — созналась Миднайт. — Но когда дело касается чести, я не могу тягаться с моим Оуэном.

— А где сейчас твой Оуэн? — спросила Бонни, повернувшись к Хэйзел.

— Да где-то здесь, — ответила та. — Руководит ремонтом стен. Я уже давно его не видела — столько дел навалилось… Сегодня я думала, что потеряла его навсегда. Но, сами знаете, смерти опять не удалось с ним справиться. Если у кошки девять жизней, то в этом человеке их больше, чем в корзинке, полной котят. Знаете, в тот момент, когда я увидела, что он, бездыханный, лежит в луже собственной крови, я подумала: «Что я буду без него делать? Зачем мне жизнь, если его не будет рядом?»

— А почему ты не сказала ему об этом? — В голосе Миднайт прозвучали непривычно мягкие нотки. — Вдруг случая больше не представится? Хэйдены могут нагрянуть в. любую минуту.

— Может, позднее скажу. Если будет настроение, — кивнула Хэйзел. — А сейчас некогда. Надо возвращаться в лазарет.

— Я тебя подменю, — заявила Бонни. — А ты иди отыщи своего Оуэна и скажи ему все, что хотела.

Хэйзел, потупившись, уставилась на свои ноги.

— Не знаю, стоит ли, — пробормотала она. — Я никогда не хотела брать на себя обязательств. Всю свою жизнь я сражалась за право быть свободной, ни от кого не зависеть и самой определять собственную жизнь. А потом я встретила Оуэна, и судьба накрепко связала нас, хотя мы оба этому противились. Он отважный, добрый, благородный, и он меня любит. Я всегда это знала. Но я сама… никогда никого не любила. Возможно, я просто не способна любить, даже такого человека, как Оуэн.

— Я тоже долго думала, что не способна полюбить. Но это был самообман, — возразила Миднайт. — Лишь потеряв своего Оуэна, я поняла, как сильно его любила. Однако было уже поздно. Не повторяй мою ошибку. Всем нам, героям, как правило, отпущена чертовски короткая жизнь.

— Так что иди и поговори со своим, — распорядилась Бонни. — А я уж, так и быть, за тебя поработаю. Пойдем, Миднайт. Ты будешь держать раненых, а я — накладывать швы.

Они поднялись, в последний раз глотнули свежего воздуха и скрылись в дверях лазарета. Хэйзел осталась сидеть на ступеньках, вглядываясь в обступившую ее темноту.