— Хочу, чтобы вы сделали кое-что для своего дяди. Вы согласны?

— Да, все, что угодно!

— Дело щепетильное.

— Что вы имеете в виду?

— У вас могут быть неприятности, если попадетесь.

Она несколько мгновений молчала, затем нервно засмеялась:

— А как насчет вас? Тоже влипнете в беду, если меня поймают?

— В полной мере.

— Тогда лучше мне не попадаться.

— Чертовски верное решение, — одобрил он.

— Что вы хотите, чтобы я сделала?

Мейсон медленно ответил:

— Эдна, я хочу вести разговор в несколько профессиональном ключе и рассказать вам, как я вписываюсь в общую картину.

Она смутилась.

— Юрист смотрит на убийства немного не так, как нормальные люди, — начал объяснять Мейсон. — Для адвоката — это только судебное дело. Он не знает лично ни того, кого убили, ни того, кого обвиняют в убийстве. Так ему легче выполнять свою работу. На него не влияют симпатии, а мозги не затуманены тревогами.

Она кивнула.

— Ну а теперь, — сказал Мейсон, — я хотел бы задать вам несколько вопросов, почти так же, как задал бы их окружной прокурор.

— Что за вопросы?

— Вы хорошо знаете тот самый разделочный нож из набора, который находился в верхнем ящике буфета столовой в доме Питера Кента?

— Да, конечно!

— Когда последний раз вы своими глазами видели его в ящике?

— Даже не знаю… Кажется, в тот раз, когда убрала его туда, вынув из-под подушки дяди Питера. Вы хотите, чтобы я изменила свои показания? Если да, так и скажите.

— Вам зададут этот вопрос почти так же, — ответил Мейсон, — и единственное, что остается, — это говорить правду: что последний раз вы видели этот разделочный нож в ящике, когда убирали его туда утром в день убийства. Это было в тот день, когда вы консультировались со мной и вынудили вашего дядю нанять меня.

Она кивнула.

— Ладно, вернемся к нашим баранам, — продолжил Мейсон. — Скажите теперь, когда вы видели этот нож в следующий раз?

— Под подушкой дяди Питера вместе с вами.

— Вы уверены, что это был тот самый нож?

Она кивнула.

— Ну вот, это только подтверждает мою теорию, — объявил Мейсон.

— Что вы хотите этим сказать?

— Окружной прокурор будет допрашивать свидетелей в той же манере, и они будут отвечать в таком же темпе. И в процессе этого неумышленно дадут неправильные показания.

— Не понимаю, — возразила она.

— Вы же не знаете, что нож, который вы видели под подушкой дяди, тот же самый, который видели в ящике буфета. Вы допускаете, что он может быть тем ножом, так как все ножи похожи, и допускаете это только из-за того, что в поисках его заглянули в ящик, не нашли там никакого ножа, а затем заглянули под подушку дяди и нашли под ней какой-то нож, который внешне походил на тот, который пропал из ящика.

— Тогда это был не тот же самый нож? — спросила она.

— Этого я не знаю, — ответил ей Мейсон, — пусть окружной прокурор доказывает, что именно ножом из ящика было совершено убийство.

— Но тогда, — быстро сказала она, — я могу сказать, что не уверена, что это тот же самый нож.

— Вы можете, — ответил он, — но прежде, чем вы подниметесь на свидетельскую трибуну, он вызовет четверых или пятерых свидетелей, включая дворецкого, и спросит их: «Когда вы последний раз видели нож в ящике?», «Когда вы увидели его в следующий раз?», «Где вы его увидели?». Затем как бы вскользь, вроде бы не придавая этому особого значения, поинтересуется: «Был ли это тот же самый нож?» или «Вы уверены, что это — тот же самый нож?» или нечто в этом роде. Вот теперь, — продолжил Мейсон, — я могу говорить с вами откровенно, но не могу себе позволить такой же откровенности с дворецким и остальными свидетелями: это будет выглядеть как попытка повлиять на свидетельские показания в ходе судебного процесса. Всем им уже вручены повестки.

Она слегка поперхнулась и сказала:

— Похоже, придется думать, прежде чем отвечать, и не допускать оплошностей.

— Точно, — подтвердил Мейсон. — Но я собираюсь подстроить некую ловушку. Никто не знает точно, что нож тот же самый. Все только думают, что это тот же нож. Для нас это может оказаться очень важным фактором. Окружной прокурор не сомневается, что нож один и тот же, и все свидетели пойдут у него на поводу. Потом, когда я начну перекрестный допрос, мне придется доказывать, что это совсем другой нож, но сделать это будет чрезвычайно сложно. Вот я и хочу представить дело таким образом, что доказывать идентичность ножа, которым совершено убийство, должен будет прокурор.

— Как же вы это сделаете?

— Например, подсуну другой нож в ящик буфета, — ответил Мейсон, наблюдая за ней сузившимися глазами. — Вы обнаружите этот нож завтра утром. Между нами: мы устроим так, что газеты пронюхают о втором ноже. Окружной прокурор заподозрит, что это я подстроил. Он будет вопить и обвинять меня в непрофессиональном поведении, в фабрикации доказательств, в попытке повлиять на свидетелей и во всех прочих грехах, но, чтобы опровергнуть меня, ему придется заставить свидетелей произвести идентификацию ножа. Иными словами, ему уже не удастся повернуть дело так, что каждый, кто говорит о ноже, имеет в виду один и тот же предмет. Вы понимаете, куда я клоню? Эдна Хаммер кивнула:

— Думаю, что понимаю.

Делла Стрит метнула на него пылающий взгляд. Мейсон жестом призвал ее к молчанию. Вместе они следили за тем, как Эдна Хаммер вникает в предлагаемую ситуацию. Внезапно она подняла глаза и сказала:

— Кто же на самом деле положит нож в ящик?

Мейсон встретил ее взгляд:

— Вы.

— Я?!

Он кивнул.

— А кто его обнаружит? — спросила она.

— Сержант Голкомб.

Она нахмурилась:

— А если кто-то найдет его раньше сержанта Голкомба?

— Вот этого надо избежать любой ценой. Вы возьмете нож, положите в ящик и закроете буфет на замок… Верно, что только у вас ключ от него?

— Да!

— И он все еще у вас?

— Да, у меня.

— Вы скажете сержанту Голкомбу, что я хотел прийти утром около восьми часов и просил вас впустить меня, и спросите у него, вправе ли так поступить.

— И вы думаете, он примчится?

Мейсон мрачно засмеялся и ответил: