посредине, лежа с распоротым животом.

«Пусть будет так, но пусть дрогнувшим будешь не ты!»

Зоха ударил. Кинжал еще раз прорезал бушлат, еще раз вильнул, подобно рыбе, избежавшей встречи с острогой. Горящий взгляд палача толкал его спиной на сучью стенку, а губы бормотали что-то неясное, должно быть, горец читал приговор.

Следующий выпад он засек своевременно. Левой рукой сбросил с головы шапку в лицо Зохи, как во вспышке, увидел белое лезвие, убрал живот в сторону, скрутив в развороте позвоночник, и со всего маху, при обратном раскруте, опустил скобу на проскочившую мимо цели опытную руку убийцы. Железо согнулось, захлестнув широкое запястье. Нож он увидел еще раз, лежащим на земле. Уже в осознании собственного спасения, в восторге уцелевшей жизни бьет левым крюком в искаженное болью лицо соперника. Хак! Кулак прорвался сквозь что-то твердое.

«Теперь не встанет, – устало думает он, переступая хрипящее тело. – Ты не сдался, а ведь хотел…»

Стоящие по кругу лица скованы общим недоумением, пока он надевает шапку, еще никто не верит в произошедшее, только чуть погодя капитан – осетин кричит:

– По местам! Конвой стреляет без предупреждения!

«Они все видели, – зэку хочется плакать от злости, – свиньи! Свиньи, они все видели! Они надеялись на твой конец…»

Начальник конвоя наклонился над Зохой, поднял голову, спросил, дергая кончиком носа:

– Чем ты его ударил, Упоров?!

– Спектакль вам сорвал, гражданин начальник? Думали – убьет меня?!

– Молчать, негодяй! Шагай за мной! – командует капитан. – Сейчас тебе будет спектакль, бандитская рожа. Человека изувечил!

Все это выглядит уже комично, однако Упоров на всякий случай пятится от капитана,…в спину упирается дуло автомата. Он останавливается… Кто-то отталкивает солдата, кто-то задергивает его в строй, и Вадим уже среди своих, возбужденных нежданной победой бригадира каторжан.

А очередь над головами: тра-та-тата-рата-та!

– Ложись!

Натянув поводки, взревели продрогшие собаки, у костра – ни души, лучи прожекторов накрыли оба этапа.

Барабулько бежит, придерживая на ходу расстегнутую кобуру:

– В чем дело?! Что произошло?!

Старший лейтенант старается не смотреть на лежащего чечена, в глазах мелькает задиристое озорство.

– Заключенный Упоров искалечил человека Он – бандит!

– Кто пострадавший? – спрашивает почти весело Барабулько, хотя все видит сам и не может скрыть своей мальчишечьей гордости: «Знай наших!»

– Какая разница?! – капитан уже не на шутку рассвирепел. – Какая вам разница?! Совершено преступление! Ведите это дерьмо на вахту! Там разберемся.

Руки сами нашли себя за спиной. Его ведут к вахте сквозь одобрительные и угрюмые взгляды зэков. Он пытается отвлечься от всего, ни о чем не думать. Барабулько – чуть в стороне, шагает по его косой и острой тени на затоптанном снегу. Он чувствует тяжесть шагов лейтенанта. «Надо же, падла, на голову наступил» Голова сплющилась. Похожа на плоскую грушу…

В помещении вахты было жарко. Дежурный капитан Зимин, вернувшийся после осмотра пострадавшего, спросил, протирая очки мягкой бархаткой:

– Чем вы его ударили, Упоров?

– Гирькой, – потянулся заспанный старшина Страшко, – чем еще такое сотворишь? Гирькой. Рысковый ты хлопец, моряк.

– Не вас спрашиваю, Егор Кузьмич. Ну, так чем?

– Рукой, гражданин начальник. По – другому не дерусь.

Капитан изобразил на лице что-то неопределенно кислое. Прошелся вдоль скамьи, притоптывая сапогами, после чего иронично уставился на Упорова:

– Они тоже говорят – вы его рукой. Мне не верится. Врут.

– Люди рядом были, гражданин начальник.

– И я не без глаз. Кость раздроблена. Если бы такое сделала лошадь – поверил.

– Прызнайся честно – куда гырьку спулил? – просил Страшко. – За такое дело карцером обойдешься.

– Капитан Алискеров требует начать следствие… Я вынужден вас отправить в БУР.

– Нет моей вины, гражданин начальник.

– Так все говорят. Полная зона безвинных.

– Вас не убеждает? – Упоров обнажил кровоточащую рану на боку.

– Положите на стол предмет, которым вы воспользовались при самообороне, – капитан ему симпатизировал, это было очевидно.

– Да рукой я…

– Лжете! Мне неприятно от вас…

– Лгу?! – зэк защемил зубы. – Может, вас это убедит?

Он резко выбросил кулак и снес угол печки. Страшко одобрительно ойкнул, не дыша смотрел, как из образовавшейся дыры выползает дым.

– Ты… психа не справляй. Надо бы полегче его.

Такая дыра, здесь – дыра. Похожи, правда, капитан.

Опять распахнулась дверь, ругаясь, вошел Алискеров.

– Входите, полюбуйтесь: бунт! Отказываются идти в барак. Разбаловали бандитов!

Капитан Зимин надевает очки, говорит строго, но спокойно:

– Свободны, Упоров. Объясните людям – ваша невиновность установлена. Идите!

– До свидания, гражданин начальник. Печку когда чинить?

– Старшина распорядится. Идите, вам сказано!

Зэк прошел мимо озадаченного Алискерова, глянув на него без торжества остатками не исчерпанной в поединке ярости. Толкнул дверь вахты, а оказавшись на широком, скользком крыльце, увидел согнутых ветром, сжавшихся от долгого ожидания людей. Они качнулись к нему все вместе.

– Ура! – грянуло над Крученым.

– Отставить выкрики! – забеспокоился Барабулько.

– Будет вам, гражданин начальник, – успокоил его Иосиф Гнатюк, – мы порядок не нарушаем.

– Я что? Я ничего. Руководство может подумать…

– Руководство уже подумало, сказало: «Вин не виновен!»

Фунт молчал. Почти уже целый час смотрел в одну точку и слушал невыразительный, без всякого живого чувства рассказ пожилого вора Сосульки, который по полной своей старческой изношенности возвратился с Золотинки на Крученый после двухлетнего отсутствия.

Известно было – возвращаются с гиблого места лишь раскаявшиеся да вот такие не пригодные к общественному труду крахи с готовым билетом на Тот Свет. Других не выпускали, выносить – выносили, но с обязательной дыркой во лбу и вперед ногами.

День уже позевывал, тянулся к вечеру, кутаясь в спокойные, длинные сумерки.

Зэки сидели рядышком на низкой скамейке, прислонив спины к нагретой майским солнышком стене. Один молчал с полным ко всему безразличием, а другой полушепотом изливал душу, по-стариковски незлобно и занудливо. Временами его рассказ прерывался. Он закусывал золотыми зубами нижнюю губу, качал грязной головой, глядя на Граматчикова:

– Смотрю: вроде бы – ты! В то ж время подменный какой-то. Чужой. Да… нехорошо получилось. У нас тоже шибко хорошего мало было. Должно, наполовину в первую зиму вымерли. Сторожа наши за все пулей расчет вели. Мы их тоже сокращали, но не в том количестве. Перезимовали худо-бедно. Потесней бы жить, покрепче вору за вора держаться. Куды ж там?! Пожаловал этапчик с Широкого, в ем – полный