беспокоиться.

– Пока повода не было…

Не попрощавшись, он пошел к газику, тарахтевшему у штабелей только что привезенного крепежа, а бригадир снова вернулся к лопате. Древко прогибалось под тяжестью мерзлых комков. Потом опять все выходили из шахты, и вздрагивала земля.

– Тащи крепеж! – кричит Гнатюк.

Рот белый, обесцвеченный. Звук дребезжит в холодной трубе, бьется о блескучие стены, ломается, точно тонкий ледок.

Еще когда Гнида был живой, он говорил, сплевывая под ноги Лысому:

– Какой крепеж?! Мерзлота – она прочнее цемента! Зря тратим на страх силы.

Гнида погиб под самой надежной, но все-таки обвалившейся мерзлотой. После чего новый бугор сказал:

– Крепеж – по инструкции. Сам поленья пересчитаю. Кто скроит – тому ребра сломаю!

«Сами не побережемся, на хрена мы кому нужны?! – думает он, шагая по ледяной дороге в зону. – Им, шакалам, только золото подавай. И того мало! Еще человеку следует подползти, лизнуть хозяйский сапог. А хозяин уже решит: исправлен ты или следует исправлять далее. Любите врагов ваших…»

Бригадир скрипнул зубами.

– Колонна, стой! – поднимает руку старший лейтенант Барабулько, выполняющий обязанности начальника конвоя. До зоны остается метров сто, но там, у вахты, идет сортировка нового этапа. Это надолго. Этап начинает уплотняться, промерзшие зэки жмутся Друг к другу. Скопище людей становится похожим на замерзающего монстра, сжавшегося в трясущийся клубок.

– Не раньше, не позже подвалили. Поморозят сидельцев!

Упоров, приплясывая, думает с отчаянным весельем: «Взял бы Господь, наступил, чтоб сразу – без мучений!» Поднял голову, увидел Его огромную, утыканную яркими звездами пятку. Она, круглая и плотная, мчится к земле, чтобы уничтожить все это безобразие.

Только – чвак! А потом… Взлаяли псы в конце этапа.

Следом раздались возмущенные голоса:

– Куды прешь?! Лучше других, что ли?!

– Эй, гражданин начальник, мы же первые стояли!

Параллельно замерзшей колонне, не снижая шага, шла еще одна – из соседней рабочей зоны.

– Шире грязь – дерьмо плывет!

– Суки ломятся! У них – свои коны с начальством.

Начальник конвоя, коротконогий капитан с вислыми заиндевелыми усами над улыбающимся ртом, остановил свой этап вровень с первым. Барабулько вытянулся и козырнул:

– Здравия желаю, товарищ капитан!

– Пропусти нас, Барабулько, – не отвечая на приветствие, сказал капитан, – в клубе – оперетта, а сколько еще здесь проторчишь – неизвестно.

Старший лейтенант неуверенно затоптался на месте Упоров повернулся к офицерам и сказал:

– Люди – замерзли, гражданин начальник. От нас порядка требуете, а сами…

– Молчать! – заорал капитан и подкатил к зэку на кривых ногах, будто на колесах. Нос – пикой над усами, глаза сверкают. – Это ты, Упоров?! Все бунтуешь, сволочь!

Но бригадир уже не видит и не слышит капитана… во втором ряду медленно, со значением повернулась в его сторону укутанная башлыком голова. Лицо находилось в полуобороте. Вадим вспомнил, чье это лицо…

– Зоха, – сказал одним дыханием Фунт, – не стоит заводиться.

Капитан проследил за взглядом Упорова, тоже о чем-то подумал или уже заранее знал, как ему поступить. Перестав ругаться, прошел вперед, махнул рукой конвоирам:

– Идите к костру! Проводники с собаками, останьтесь!

Немного погодя, когда силуэты конвоиров замаячили у большого костра, со второго ряда сучьего этапа гортанный голос произнес, убежденный – его вопрос найдет адресата:

– Ты еще жив, сын шакала?!

Вадим не оглянулся на чечена. Вопрос повис и, кажется, плавает в холодной тьме, дразня хищное любопытство холодных, злых зэков и возвращаясь к нему в уши в многократном повторении: «Ты еще жив?? Жив…»

Никанор Евстафьевич подвинул Ираклия, встал слева от Упорова, держа правую руку за бортом бушлата.

Фунт наклонился, извлек из-за голенища распрямленную в кузнице скобу, а Ключик вытащил забурник. Суки тоже готовились к схватке, явно надеясь на свой перевес в силе и нахальстве. Они знали, кто стоит за их спиной, и могли себе позволить недозволенное.

– Тебе говорят, Фартовый, – голос стал жестким, – Тебе – жалкая тварь.

Вадим почти физически ощущал, как его топчет уверенный в своем превосходстве Зоха, и знал – молчание есть начало конца: ты не можешь достойно ответить на оскорбление. Ты – никто! Тебя просто нет среди этих людей, преклоняющихся перед большой силой и большой подлостью. Здесь христианские заповеди не работают.

В голове – как насмешка: «Любите врагов ваших» и как приговор – «он тебя убьет…»

– …Менжанулся, гнида! Очко склеилось у комсюка! Раздвинем, как изловишься!

Это кричит тощий плюгавенький зэк с запавшими губами, в обрезанной солдатской шинели и больших калошах поверх валенок.

«Тут втемную не проканаешь. Драться надо, парень».

Он развязал веревочки на ушанке, осторожно намотал на правый кулак носовой платок. Расслабленно встряхнул плечи. И говорил без рисовки, как будто обыкновенному порчаку объяснял, кто он есть на самом деле:

– Ты – гнойное существо. Иди сюда, звериная рожа!

– Теперь он тебя заделает глухо, – прошептал без сожаления Гнус. Ответить ему не было времени, да и не хотелось.

Обнажив кинжал, Зоха поманил к себе Упорова.

Кинжал был тот самый, каким он проткнул насквозь в карантинном бараке Заику. Каторжане образовали плотный круг. У него еще оставалась маленькая надежда – охрана остановит драку. Но когда Гарик Кламбоцкий сунул ему в руку скобу, Вадим оставил надежду, понял – выбирать не из чего.

И мелькнула в голове какая-то рифма, строчка стиха, сочиненного в детстве, ко дню рождения отца. А еще было просто страшно и не хотелось умирать… Всего так много, что и не понять: как оно все уместилось в такие короткие мгновения. Потом – чувство бессилия, тайное раскаянье, чад черной свечи. И он делает решительный шаг вперед.

«Любите врагов ваших…»

Перед ним стоял убийца, окаменевший в безнаказанности палач. Не разминешься, не отступишь: ударит в спину так, что кончик лезвия кинжала выйдет под левым соском… Надо драться!… Окончательное решение принесло равновесие и трезвость, но внешне Вадим выглядел немного растерянно.

Они начали.

Держа кинжал у колена, Зоха шагнул вперед. Упоров не шевельнулся. Чечен сделал ложный выпад, тогда он отпрыгнул, потому что тут же последовал настоящий удар, снизу. Зоха двигался на него, утрамбовывая огромными ручищами воздух. Вадим ударил и промахнулся. А промахнувшись, знал – сейчас последует ответный тычок без замаха. Он изогнул кошачьим движением тело, оттолкнувшись от того места, куда должен дернуться кинжал. Лезвие било именно туда. Оно, как масло, проскочило бушлат, хватив скользком по ребру, и, протащив на себя тело зэка, уронило на землю.

– Поднимайся, козел! – потребовал Зоха. Он стоит над ним, подпирая головой небо, предвкушая торжественный миг мести.

Упоров вскочил. Холодный воздух прет сквозь дыру в бушлате, а теплая струйка крови бежит по животу в пах. Так уже было…

Мир сузился до размеров человеческого круга, и только в твоих силах раздвинуть его или остаться