Она вздохнула, предчувствуя изнеможение, и аккуратно открыла конверт. Как и адрес, лежащий внутри лист был исписан от руки.

Дорогая госпожа Форсуассон, начиналось письмо, я сожалею о случившемся.

Это — одиннадцатый вариант письма. И все они начинались с этих нескольких слов, даже та ужасная версия в стихах, так что, полагаю, это предложение в тексте останется..

Ее мысли внезапно перехватило — как перехватывает дыхание. Целое мгновение она могла думать лишь о том, кто же выбрасывает его мусорную корзину, и можно ли было бы этого человека подкупить. Скорее всего, Пим — и, вероятно, нет. Встряхнув головой, она отогнала эту картину и продолжила чтение.

Вы как-то попросили меня никогда не лгать Вам. Хорошо, пусть так. Я скажу Вам теперь всю правду, даже если это не самая лучшая или разумная вещь, и к тому же недостаточно для меня унизительная.

Я пытался украсть Вас, заманить в засаду и взять в плен — потому что считал, что никогда не смогу этого заслужить и мне этого никогда не будет даровано. Вы — не корабль, который можно угнать, но я не мог думать ни о каком другом плане, кроме как прибегнуть к уловкам и неожиданности. Хотя я не рассчитывал на столь большой сюрприз, как тот, что случился за обедом. Это была революция, которая началась преждевременно, поскольку идиот-заговорщик взорвал свой тайный склад с боеприпасами и каждый мог прочитать его намерения прямо на небе. Иногда такие несчастные случаи заканчиваются рождением новой нации, но гораздо чаще — ужасно, повешениями и казнями. И изгнанниками, которые скрываются в ночи. Я не могу сожалеть, что попросил Вас выйти за меня замуж — это было единственным верным действием во всех этих взрывах и разрушениях — но я был просто ненормальным, попросив Вас об этом столь дурно.

Если я и скрывал свои намерения от Вас, то по крайней мере приличия требовали от меня сохранить мою тайну и от других людей, пока Вы не получили тот год отсрочки и покоя, который просили. Но я испугался, что Вы сами выберете кого-то другого.

Ради бога, что он там навоображал — какого такого другого она могла себе выбрать? Ей никто не был нужен. О Формонкриеве и говорить не стоило. Байерли Форратьер даже не притворялся, что его намерения серьезны. Энрике Боргос? Б-р-р… Майор Замори — ну, в общем, Замори казался достаточно любезным. Но скучным.

Она задумалась, когда же «не скучный» стало ее основным критерием в выборе супруга. Может быть, где-то минут через десять минут после того, как она в первый раз встретила Майлза Форкосигана? Черт бы его побрал, он разрушил ее вкусы. И суждения. И… и…

Она продолжила чтение.

Так что я использовал сад как уловку, чтобы подобраться к Вам поближе. Я преднамеренно и сознательно придал своей ловушке вид Вашего сокровенного сердечного желания. Об этом я более чем сожалею. Я стыжусь.

Вы полностью заслужили возможность расти. Я хотел бы притвориться, что не предвидел конфликта интересов в том, чтобы именно я дал Вам некоторые из подобных возможностей, но это было бы еще одной ложью. Но я сходил с ума, наблюдая, как Вы ограничивались крошечными шагами, когда Вы могли обгонять время. Ведь в жизни для этого обычно бывает лишь недолгий звездный час.

Я люблю Вас. Но я страстно желал прежде и жажду теперь намного больше, чем ваше тело. Я хотел обладать силой ваших глаз, их способностью видеть ту красоту, которой пока еще нет, и извлекать ее в реальный мир из небытия. Я хотел получить честь вашего сердца, которое не заставили сдаться самые мерзкие ужасы тех суровых часов на Комарре. Я хотел вашу храбрость и вашу волю, вашу осторожность и безмятежность. Думаю, мне была нужна ваша душа, а желать такого — это слишком.

Потрясенная, она отложила письмо. Только сделав несколько глубоких вдохов, она принялась за него снова.

Я хотел отдать Вам победу. Но истинная природа успеха в том, что его нельзя отдать. Его надо взять, и чем хуже были шансы и чем ожесточеннее сопротивление, тем большая это честь. Победа не может быть подарком.

Но подарки могут быть победами, не так ли? Именно это Вы сказали. Сад мог быть вашим подарком, приданым вашего таланта, способностей, мечты.

Я знаю, что теперь слишком поздно, но я просто хотел сказать, что это была бы самая славная победа нашего Дома.

Всегда Ваш, Майлз Форкосиган.

Катриона оперлась лбом на руки и прикрыла глаза. Лишь несколько раз сглотнув, она сумела восстановить контроль над своим дыханием.

Потом она снова выпрямилась и принялась в угасающем вечернем свете перечитывать письмо. Дважды. В нем не было ни просьбы, ни требования ожидаемого ответа. Это хорошо, а то она сомневалась, что ей сейчас удалось бы связать хотя бы два слова. Какой реакции от нее он ожидал? Казалось, в каждом его предложении, которое не начиналось с 'я', первым словом было «но». Это не было просто честно, но неприкрыто искренне.

Тыльной стороной испачканной руки она смахнула текущую из глаз влагу; слезы, бегущие по ее пылающим щекам, холодили их, испаряясь. Она перевернула конверт и снова посмотрела на печать. В Период Изоляции, на такие тисненые печати ставили пятно крови — это означало предельное личное заверение фор-лорда в верности. Потом для окрашивания рельефных эмблем изобрели мягкие красящие палочки, каждый из цветов которых имел свое светское значение. Винно-красный и фиолетовый был популярен для любовных писем, розовый и синий — для сообщений о рождении детей, черный — для траурных уведомлений. А этот оттиск был наиболее консервативного и традиционного оттенка, красно- коричневого.

Моргнув сквозь подступившие слезы, Катриона вдруг поняла, что это была кровь. Что это было со стороны Майлза — сознательная мелодрама или легкомысленная привычка? Она не капельки не сомневалась, что он был вполне склонен к мелодраме. На самом деле, она начала подозревать, что он упивался, когда возникла такая возможность. Но когда она смотрела на пятно и представляла, как он прокалывает большой палец и прикладывает его к конверту, то в ее душе росло ужасное убеждение, что для него это было столь же естественно и подлинно, как дыхание. Она была готова держать пари, у него даже был один из этих кинжалов со спрятанной в рукоятке специальной печатью, который имели обыкновение носить высшие лорды. В антикварных или подарочных магазинах можно было купить их имитацию, с мягким и притупленным клинком, Никто и никогда уже больше не намеревался их использовать по прямому назначению, чтобы засвидетельствовать подпись кровью. За подлинные острые кинжалы-печати Периода Изоляции, когда они изредка появлялись на рынке, предлагали до десятков и сотен тысяч марок.

Майлз, наверное, пользовался им для открывания писем или чистил им ногти.

И когда и как он умудрился захватить корабль? Она была почему-то уверена, что он не просто так выхватил из воздуха подходящую метафору.

Беспомощное смешливое фырканье сорвалось с ее губ. Если бы ей как-то случилось увидеться с ним опять, она бы сказала ему, — Секретным оперативникам не стоит писать письма под дозой суперпентотала.

Хотя если это у него действительно случился острый приступ правдивости, как насчет той части, которая начиналась со слов «я люблю вас»?. Она перевернула письмо и снова перечитала этот кусок. Четыре раза подряд. Напряженные, квадратные, характерные буквы, казалось, дрожали у нее перед глазами.

Тем не менее в письме кое-чего не хватало, поняла она при очередном перечитывании. Там было в избытке признаний, но ни одной просьбы о прощении или искуплении, никаких попыток вымолить разрешение позвонить ей или увидеться с ней снова. Никаких просьб, на которые она должна как-то ответить. Эта недоговоренность была очень странной. Что это означало? Если это и был какой-то особый код СБ, то шифра к нему у нее не было.

Возможно, он не просил о прощении, потому что не надеялся его получить. Казалось, этот бесстрастный, сдержанный пассаж в тексте был рассчитан на то, что ничто не изменится. Или на самом деле он был просто мрачно-высокомерен для того, чтобы умолять? Гордость или отчаяние? Что? Хотя она предположила, что это могло быть и то и другое сразу — Распродажа! промелькнуло в ее мозгу, только на