здесь, будучи студенткой, много лет назад. Тетя Фортиц более или менее сохранила это. Кое-какие вещи я бы теперь сделала по-другому… Во всяком случае, — указала она на изящный садовый столик и стулья из кованного железа, — почему бы вам не присесть?

Марсия воспользовалась приглашением, присев и подперев подбородок руками с деланным вздохом.

— Вам бы хотелось чего-нибудь выпить? Чаю?

— Спасибо, — сказала Карин, тоже садясь. — Спасибо, мы не хотим пить. — Здесь в домашнем хозяйстве недоставало слуг, которым можно было бы распорядиться приготовить угощение для ее гостей; Катрионе пришлось бы самой пойти на кухню и сделать все своими собственными руками. А сестрам пришлось бы гадать, надо ли следовать приличиям простолюдинов — пойти всем вместе ей помочь, или правилам обнищавших высших форов — сидеть, ждать и притворяться, будто они не заметили, что в доме нет слуг. А кроме того, они только что поели, и обед лежал как камень в желудке Карин, несмотря на то, что она едва его поклевала.

Карин подождала, пока Катриона не присядет, и осторожно отважилась спросить, — Я просто забежала выяснить… То есть я хотела узнать, не слышали ли вы что-нибудь из… из Дома Форкосиганов?

Катриона напряглась. — Нет. А я должна была что-то слышать? пропаганда — О. — Что, одержимый Майлз пока не заставил ее смириться с происходящим? Карин полагала, что он уже на следующее утро окажется у дверей Катрионы с безумными, головокружительными убеждениями, направленными на то, чтобы исправить нанесенный вред. Не то чтобы Майлз был настолько неотразим — ее он всегда не особо увлекал, по крайней мере в романтичном смысле, и сам никогда не удостаивал ее прямого внимания — но он был, конечно, самый неотвязчивый человек, который ей когда-нибудь встречался. Что он делал все это время? Ее беспокойство возросло. — Я думала… я надеялась… видите ли, я ужасно волнуюсь за Марка. Прошло почти два дня. Я надеялась, вы могли… слышать что-то.

Лицо Катрионы смягчилось. — О, Марк. Конечно. Нет. Извините. — Никто не обращал на Марка достаточно внимания. Хрупкость и ошибки его с трудом завоеванной индивидуальности были для них всех невидимы. Они обременяют его невозможными требованиями и давлением, как будто он — это Майлз, и думают, что он никогда не сломается… — Мои родители запретили мне звонить кому бы то ни было в доме Форкосиганов или снова появляться там, и все прочее в этом роде, — объяснила Карин сквозь зубы. — Они настаивали, чтобы я дала им свое слово, и только тогда позволили мне просто выйти из дома. И то они навязали мне шпика. — Она мотнула головой в сторону Марсии, ответившей почти такой же неприветливостью.

— Это не была моя идея — стать твоим телохранителем, — возразила Марсия. — Что, меня спросили? Нет.

— Па и Мама — особенно Па — думают об этом, как будто живут в Период Изоляции. Это просто сумасшествие. Они говорят, что тебе надо расти, а когда ты наконец вырастаешь, то они пытаются заставить тебя остановиться. И снова сделаться меньше. Как будто они хотят меня навсегда заморозить в криокамере в двенадцатилетнем возрасте. Или запихнуть обратно в репликатор и завернуть крышку. — Карин прикусила губу. — А я туда больше не влезаю, благодарю вас.

— Ладно, — сказала Катриона, с оттенком сочувствующего развлечения в голосе, — по крайней мере там вы будете в безопасности. Я могу понять родительское искушение сделать это.

— Знаешь, ты делаешь этим хуже самой себе, — по-сестрински покритиковала Марсия Карин. — Если бы ты не продолжала себя вести как заперевшаяся на чердаке сумасшедшая, то, держу пари, они не дошли бы до такой твердости.

Карин оскалилась на Марсию.

— В этом есть кое-что в обоих смыслах, — мягко сказала Катриона. — Если с тобой обращаются как с ребенком, это заставляет тебя совершать детские поступки. Это приводит в такое бешенство. Мне потребовалось много времени, чтобы научиться, как не попадать в эту ловушку.

— Да, именно так, — сказала Карин нетерпеливо. — Вы понимаете! Так… как вы заставили их прекратить?

— Вы действительно не можете заставить их — кто бы не были в вашем случае эти они — сделать что-то, — произнесла Катриона медленно. — Взрослая жизнь — это не награда, которую они вам вручат за то, что вы хороший ребенок. Вы можете потратить впустую… годы, пытаясь получить от кого-то уважение к вам, словно продвижение по службе или повышение жалования. Если только вы делаете достаточно, если только вы достаточно хороши. Нет. Вы должны просто… взять это. Дайте это себе сами, я так считаю. Скажите «Мне жаль, что вы это так видите», и уходите. Но это тяжело. — Катриона подняла взгляд со своих рук, лежащих на коленях и машинально стряхивавших налипшую на них землю, и вымученно улыбнулась. Карин почувствовала странный холод. Не только сдержанность Катрионы заставляла ее иногда пугаться. Эта женщина спускалась все ниже и ниже, к самому центру мира. Карин могла поспорить, что даже Майлз не мог бы ее свернуть с этого пути по своему желанию и прихоти.

Как тяжело уйти? — Они вот настолько близки к тому, чтобы довести меня до такого решения, — она развела на несколько миллиметров большой и указательный палец, — когда говорят мне, что я должна выбрать между моей семьей и возлюбленным. Это заставляет меня пугаться и впадать в бешенство. Почему я не могу сохранить и то, и другое? Что, считается, что хорошего для меня слишком много? Даже не говоря о том, что на бедного Марка ляжет ужасная вина — он знает, как много для меня значит моя семья. Семья — это то, чего у него не было в детстве, и он втайне романтизирует ее.

Она положила руки на стол и принялась беспокойно барабанить по столешнице пальцами. — Все снова возвращается к этим проклятым деньгам. Если бы я была настоящей взрослой, у меня бы был свой собственный источник дохода. И я могла бы уйти, и они знали бы, что я это могу, и должны были бы отступить. Они думают, что поймали меня.

— А, — едва слышно сказала Катриона. — Деньги. Это очень существенно.

— Мама обвиняла меня, что я думаю только сегодняшним днем, но как раз я этого не делаю! Проект с масляными жуками… это словно снова и снова учиться, отказывать себе в чем-то сейчас ради действительно существенной расплаты потом. Я изучила анализ, который произвели Марк с Циписом. Это — не схема получения быстрых денег. Это как получить большие деньги. Па и Мама не могут знать, насколько больших. Они воображают, что я потратила все свое время на заигрывания с Марком, но я работала на убой и точно знаю — почему. А пока я вложила больше чем месячное жалование в акции дела, которое ведется в подвалах дома Форкосиганов, и не знаю то, что там происходит! — Она до побеления пальцев стиснула край стола и должна была остановиться, чтобы вдохнуть.

— Полагаю, вы не получали известий и от доктора Боргоса? — осторожно спросила Марсия Катриону. — Да ведь.. нет.

— Я чувствовала себя почти виноватой перед ним. Он так сильно старался понравиться. Я надеюсь, у Майлза не было на самом деле намерений убить всех его жуков.

— Майлз никогда не угрожал всем его жукам, — указала Карин. — Только сбежавшим. А что до меня, мне жаль, что Майлз его не придушил. Жалко, что вы заставили его остановиться, Катриона.

— Я ?! — Губы Катрионы искривились в смущении.

— Что, Карин, — насмехалась Марсия, — и это только за то, что этот человек рассказал всем, что ты осуществила свою гетеросексуальность? Знаешь, ты ведь не совсем воспользовалась всеми возможностями, которые предоставляет Бета. Если бы последние несколько недель ты не пропускала мимо ушей кое-какие верные подсказки, ты могла бы заставить маму с папой упасть к твоим ногам в благодарность, что ты только заигрывала с Марком. Хотя я удивляюсь твоими вкусами в отношении мужчин.

Что Марсия не знает про мое использование бетанских возможностей, то мне не может повредить, твердо решила Карин. — А то они бы правда заперли меня на чердаке.

Марсия не согласилась. — Доктор Боргос был достаточно запуган. Действительно несправедливо бросить нормального человека Доме Форкосиганов наедине с этими Нечаянными Братцами и ожидать, что он справится — Что за Нечаянные Братцы ? — переспросила Катриона.

Карин, уже знакомая с этой насмешкой, ответила лишь гримасой, которую эта острота заслуживала.

— Гм, — Марсии хватило такта выглядеть смущенной. — Эта шутка разошлась вокруг. Мне ее