покупаешь ее верность?
— Я… не уверен. Она очень добросовестно выполняет взятые на себя обязательства. Мне нужна возлюбленная. А не оплата долга. Я думаю, было бы жуткой ошибкой случайно… запереть ее в другой коробке. Я хочу дать ей все. Но не знаю как!
Странная улыбка появилась на губах графини. — Когда вы отдаете друг другу все, это становится равным обменом. Каждый выигрывает все.
Марк расстроено покачал головой. — Странный вид Сделки.
— Самый лучший. — Графиня допила чай и поставила чашку, — Ладно, я не хочу вторгаться в твои личные тайны. Но не забудь, тебе можно попросить помощи. Это часть того, для чего нужна семья.
— Я должен Вам уже слишком много, миледи.
Ее улыбка исказилась. — Марк, ты не расплачиваешься со своими родителями. Не можешь. Долг перед ними ты отдаешь своим детям, а они передают его дальше. Такая своего рода цепочка наследования. Или, если у тебя нет своих детей, это остается твоим долгом всему человечеству. Или твоему Богу, если он у тебя есть — если ты принадлежишь Ему.
— Я не уверен, что это кажется справедливым.
— Бухгалтерию семьи трудно учесть в валовом планетарном продукте. Это единственная сделка, о которой мне известно, что в ней даешь больше чем получаешь. Но при этом не разоряешься — а скорее, делаешься значительно богаче.
Марк принял это. А какого рода предком был для него его брат-прародитель? Больше чем просто единокровный брат, но, само собой разумеется, не то что мать… — А Майлзу вы можете помочь?
— Здесь проблем больше, — графиня разгладила юбку и встала. — Я не знаю эту госпожу Форсуассон всю жизнь, как знаю Карин. Совсем неясно, что я могу сделать для Майлза — можно было бы сказать, для бедного мальчика, но, как я слышала, он абсолютно самостоятельно вырыл себе яму и спрыгнул в нее. Боюсь, что теперь ему необходимо самому из нее выкопаться. Наверное, это будет для него хорошо. — Она твердо кивнула, будто бы уже отправила умоляющего Майлза самому искать спасения, напутствовав его словами «пиши, когда найдешь хорошую работу». Принципы графини по поводу материнского беспокойства порой чертовски расстраивали — заметил Марк, когда она вышла из комнаты.
Он понимал, что был потным, чесался, ему срочно нужно было сходить в туалет и в душ. Он был обязан немедленно пойти помочь Энрике охотиться на его потерянную королеву, пока она со своим потомством не угнездилась в стенах и не начала приумножать количество форкосигановских жуков. Вместо этого, он, шатаясь, подошел к комм-пульту, осторожно сел и набрал код дома Куделок.
Он отчаянно прокрутил в уме четыре варианта короткого разговора, в зависимости от того, ответит ли ему по видео коммодор, госпожа Куделка, Карин или одна из ее сестер. Карин не позвонила ему этим утром: она спала, дулась на него, или ее заперли? Ее родители замуровали ее в четырех стенах? Или, что еще хуже, выгнали ее на улицу? Стоп, нет, это не было бы проблемой — она могла бы переехать жить сюда…
Его репетиции шепотом пропали впустую. На вызов нет ответа — мигали перед ним зловещие красные буквы, похожие на кровавые каракули на экране. Программа распознавания голоса — не допускала его.
***
Голова Катрионы раскалывалась от боли.
Это все от вина, выпитого вчера вечером, решила она. Ей наливали ужасно много, считая шампанское в библиотеке и различные вина с каждой из четырех перемен блюд за обедом. Она понятия не имела, насколько много она выпила. Пим усердно наполнял ее стакан каждый раз, когда в нем оставалось меньше чем две трети. Больше пяти стаканов, так или иначе. Семь? Десять? Обычно она ограничивалась двумя.
Было удивительно, что она оказалась способна гордо прошествовать наружу из этой огромной раскаленной гостиной и не упасть; но будь она кристально трезвой, смогла бы она найти сил, — или скорее, дурных манер, — чтобы сделать это? Храбрая во хмелю, да?
Она запустила пальцы в волосы, потерла шею, открыла глаза и подняла голову с прохладной поверхности комм-пульта своей тети. Все планы и примечания для барраярского сада лорда Форкосигана были теперь аккуратно логически организованы и снабжены индексами. Кто угодно — ну, любой садовник, знавший, что было сделано с самого начала — мог продолжить работу и правильно все закончить. Общая сумма всех расходов было дописана в конец. Рабочий счет по кредиту был подведен, закрыт и подписан. Ей надо было только нажать клавишу отправки на комме, чтобы все это навсегда ушло из ее жизни.
Она нащупала изящную крошечную модель Барраяра на золотой цепочке и подержала ее, раскачивая перед глазами. Откинувшись на стуле от комм-пульта, она созерцала ее, и вместе с ней все воспоминания, притянутые словно на невидимых цепочках. Золото и свинец, надежда и страх, триумф и боль… Она краем глаза смотрела на ее размывшиеся очертания.
Она вспомнила день, когда он купил эту штуку — во время их абсурдного и с конечном счете очень мокрого похода по магазинам в комаррском куполе, и его лицо, полное юмором ситуации. Она вспомнила и тот день, когда он отдал ей эту вещицу, в больничной палате на пересадочной станции, после поражения заговорщиков. Премия лорда Аудитора Форкосигана за облегчение ему работы, так он называл это, и его серые глаза блестели. Он извинился, что это не настоящая медаль, любой солдат мог бы заслужить награду за много меньшее, чем сделала она в эту ужасную ночь. Это не был подарок. А если был, то она была не права, приняв это из его рук, ведь это была слишком дорогая безделушка, чтобы такой подарок был приличным. Хотя он дурацки улыбался, но тете Фортиц это не показалось неправильным. Следовательно, это был приз. Она сама выиграла его, заплатив своими синяками, ужасом и паническими действиями.
Это мое. Я ее не отдам. Нахмурившись, она снова надела цепочку через голову, спрятав кулон- планету под своей черной блузой и пытаясь не походить при этом на провинившегося ребенка, который прячет утащенное им печенье.
Ее горячее желание вернуться в дом Форкосиганов и выкопать свой росток скеллитума, так тщательно и гордо посаженный только несколько часов назад, перегорело уже за полночь. С одной стороны, она, разумеется, столкнулась бы с охраной особняка Форкосиганов, если бы собралась блуждать по саду в темноте. Пим или Ройс мог бы оглушить ее парализатором и сильно расстроиться от этого, бедняга. И затем он бы отнес ее обратно в дом, где… Ярость, выпитое ей вино, и ее переутомленное воображение успокоились уже к рассвету, пролившись наконец тайным, приглушенным плачем в подушку, когда все домашние спали и она могла надеяться на приватность Зачем ей беспокоиться? Майлзу нет дела до скеллитума — он даже не отправился смотреть на него прошлым вечером. Она протащила эту неуклюжую штуку через всю свою жизнь, пятнадцать лет, в том или ином виде, с момента, когда ее двоюродная бабушка завещала ей свой семидесятилетний бонсай. Деревце пережило смерть, брак, дюжину скачков межзвездного путешествия, разбившее его падение с балкона, снова смерть, пять других скачков через П-В туннели, и две последующих пересадки. Оно должно быть так же истощено, как она сама. Позволь ему сгнить здесь в земле или высохнуть или унестись ветром прочь, или что там уготовила его несчастная судьба. По крайней мере, она привезла его назад на Барраяр, где оно окончательно умрет. Достаточно. Она покончила с этим. Навсегда.
Она снова вызвала свою инструкцию для садовников на экран комма и добавила приложение по поводу довольно хитрого режима полива и подкормки скеллитума после пересадки.
— Мама! — пронзительный, возбужденный голос Никки заставил ее вздрогнуть.
— Не… не топай так, милый. — Она повернулась на стуле перед комом и слабо улыбнулась сыну. Она была благодарна в душе, что его не было с ней в момент ее панического бегства прошлой ночью, хотя и могла живо вообразить, как он с энтузиазмом присоединяется к бедняге Энрике в охоте на масляных жуков. Но если бы Никки был с ней, она не могла бы его там оставить одного. Не могла бы уволочь его с собой, когда десерт был только наполовину съеден, при его явных протестах и в замешательстве. Материнский долг приковал бы ее к стулу, заставив вытерпеть все — какое бы ужасное, затруднительное светское мучение не досталось бы на ее долю потом.
