Глава 14
Джен и Робин играли в шахматы в комнате отдыха. Робин выглядел гораздо живее, чем все последние недели, но по-прежнему был немногословен. Он определенно не мог сосредоточиться на игре, и Джен постоянно приходилось поддаваться, чтобы сохранять хоть его интерес.
Ей было скучно, она чувствовала себя обманутой и раздраженной. Несмотря на размеры Шангри Ла, в ней проснулась клаустрофобия, с тех пор как ее лишили доступа к Той. Но еще хуже становилось от мысли, что где-то там наверху их разыскивают Мило и Эшли. Как обычно, программы ничего не объясняли. Этим утром она спросила Дэвина, но его ответ был, как всегда, уклончив. Поисковые роботы Мило, прочесывающие с помощью сейсмических зарядов ледяной шельф, были все еще далеко от станции. В очередной раз она спросила программы, что они собираются делать, когда Мило в конце концов найдет Шангри Ла, и в очередной раз они ответили: «Не беспокойтесь, все будет в порядке».
— Я им не доверяю, — громко сказала она, — никому из них.
Робин, который как раз собирался сделать глупый ход конем, поднял на нее глаза.
— Кому им?
— Кому еще, как не Дэвину и другим программам? Они что-то готовят, но, что бы это ни было, не думаю, что наша судьба их хоть как-то волнует.
Он наморщил лоб.
— Не понимаю. Программы не могут причинить нам вреда. Они здесь, чтобы заботиться о нас.
— Они здесь, чтобы заботиться об элоях и, теоретически, о тебе. А я лишь гость и иждивенец, от которого хорошо бы избавиться, когда он иссякнет, как источник информации. И я не уверена, что и ты у них котируешься выше.
Робин в недоумении уставился на нее.
— Что ты такое говоришь, Джен?! Может быть, я и не элой, но программы всегда заботились обо мне. На этом настояла Этическая Программа.
Джен презрительно фыркнула.
— Ох уж эта Этическая Программа. Она мне отвратительна больше, чем все остальные. Да, она вырастила тебя, не элоя, этакий рецидив, но не спрашивай меня, зачем это им понадобилось. Я не верю их официальному объяснению. Поверить тому, что они руководствуются допотопными принципами Организации Объединенных Наций по отношению к работе с эмбрионами? Ха!
Теперь Робин забеспокоился.
— А какие еще могут быть объяснения?
— Не знаю, — ответила Джен и, увидев, что она расстроила его, улыбнулась и ласково коснулась руки. — Ну, не бери в голову. Может быть, я просто впадаю в паранойю. Я уверена, что все будет хорошо. — С отвращением она поняла, что обращается с Робином точно так же, как Дэвин с ней.
Пустые, неискренние слова возымели желаемый эффект. Его лицо прояснилось, и он улыбнулся.
Она перегнулась через шахматную доску и приложила ладони к его щекам.
— Робин, а что ты испытываешь сейчас ко мне? — мягко спросила она.
Его лицо опять приняло озадаченное выражение.
— Испытываю? К тебе? Что ты имеешь в виду?
— Ты все еще любишь меня?
— Я… я думаю, да.
— Так же как и раньше? Ты помнишь, как это было раньше?
Он опустил глаза.
— Да, — сказал он неуверенно, — но…
— Но что?
— Сейчас это иначе. И ты знаешь почему.
— Но Дэвин говорит, что они изменили твой организм так, чтобы компенсировать потерю… И это должно было вернуть тебе все ощущения. Это не сработало, ведь так? Я в тебе не вызываю прежнего
Он смотрел на шахматную доску.
— Не так, как это было раньше, — медленно проговорил он, — но я все еще… люблю тебя, Джен. Правда.
— Да, конечно, — грустно сказала она, — давай закончим эту партию.
Партия окончилась весьма предсказуемо — Робин заявил, что устал и направился вздремнуть в свою комнату. Джен тоже пошла к себе, но не для того, чтобы спать. Мастурбируя, она вспоминала, как они с Робином первый раз занимались любовью. Успокоившись после оргазма, она обнаружила, что ее глаза полны слез. Богиня-Мать, подумала она, может, Дэвин и Мило правы? Может быть, человеческий разум действительно не более чем генетически контролируемый результат взаимодействия разных гормонов? Робин определенно подтверждал эту точку зрения. Измените его гормональный статус, и он превратится в совершенно иного человека. А если вам нужны еще доказательства, взгляните на элоев…
Она лежала и вспоминала свой последний философский диспут с Дэвином. Он произошел этим утром после ее бесплодных расспросов о Мило. Когда он уже собрался уходить, она сказала:
— Подожди, Дэвин. Помнишь наш разговор? Об эволюции человеческого разума? Ты еще сказал, что он не более чем эволюционное приспособление, не важнее длинного гибкого носа вымершего животного?
— Ну это не в точности мои слова, но да, я помню тот разговор.
— А я все еще утверждаю, что человеческий разум уникален. Человеческое сознание принципиально отличается от сознания остальных животных.
— Это ваше неотъемлемое право, — улыбнувшись, сказал он.
— Но ты со мной не согласен?
— Боюсь, что нет.
— Хорошо, но как ты тогда объяснишь, что такое человеческое чувство юмора? — победно провозгласила она. — Оно является уникальным свойством людей и, очевидно, не имеет никакого значения для выживания вида, а значит, не могло образоваться в результате эволюционного отбора. Разве это не доказывает, что человеческий разум не укладывается в твою, чисто механистическую, картину мира? Что оно является чем-то особенным и уникальным?
— Совсем наоборот, — ответил он, — чувство юмора развилось как вполне конкретное эволюционное приспособление. И оно есть не только у людей. Разве ваши рабочие шимпанзе в Минерве не умели смеяться?
— Да, — вынуждена была признать она, — но то были генетически продвинутые шимпанзе.
— Дикие шимпанзе тоже умеют смеяться, разумеется, на свой шимпанзиный манер. И человеческое чувство юмора, и шимпанзиное в принципе являются более изощренной, более эволюционно развитой «игривостью», которая присуща большинству высших млекопитающих.
— Игривостью?
— Да, вы должны быть с ней знакомы, если у вас когда-нибудь были домашние животные. Вернемся к примеру, который я уже приводил раньше — виду больших кошек, именуемых львами. Львенок играет со своими братьями и сестрами, матерью. Это принимает характер боя понарошку. Львенок учится, как надо драться, при этом практически без риска нанести или получить ранение, разве что по несчастливой случайности. Это также безопасный способ выпустить природную агрессивность львенка.
— Но мне кажется, что между играми львят и человеческим чувством юмора громадная разница, —
