— А мне неловко чувствовать себя отбросом жизни! — Исступление послышалось в его голосе снова. — Да, я жаден до нее, я на многое готов, чтобы Жрать ее полными ложками! Я хочу посещать дорогую школу этих дурацких танцев — помнишь наше знакомство? — хочу иметь под рукой дорогих женщин и покупать им дорогие украшения, хочу здороваться с сильными мира сего и знать, что они меня ценят и пускают в свой бизнес, потому что я правильно себя с ними поставил! Я долго к этому шел, я заплатил за это молодостью, силой, мужской силой, и я буду все это иметь, что бы ты об этом ни думала!

— Я ничего об этом не думаю, — сказала Алиса. — Я вызвала такси, думаю, оно уже пришло. До свидания, Пол.

Морозы начались так внезапно, что Алиса оказалась к ним не готова.

То есть одежда для холодов у нее была еще с прошлой зимы — и дубленка, и лисья шапка с хвостом. Но при чем здесь одежда…

Она оказалась не готова к тому ощущению, которым сопровождались морозы: к ясности ума, которая, наверное, как-то связана с ясностью воздуха, и к свежести чувств, которая возникает уже потому только, что тебе кажется, будто этот воздух похрустывает от твоего дыхания… Или это снег похрустывает от твоих шагов?

Так жалко было уезжать из Москвы в этот волшебный мороз, просто до слез жалко!

Но билет был уже взят, да и не только в билете было дело. Отъезд был тем решительным шагом, который не кажется необходимым в данную минуту твоей жизни, но определяет всю твою жизнь дальнейшую. Точно так же ей, десятилетней, надо было уехать в Нью-Йорк с техасского ранчо той осенью, когда дни скользили легко и беспечно и никуда уезжать не хотелось.

В сентябрьском Техасе было невозможно жарко, в декабрьской Москве так же невозможно холодно, и, наверное, из-за этой объединяющей невозможности пронзительная ясность чувств была одна и та же.

И одинаково жаль было эту ясность терять.

Но билет был взят, вещи собраны, и даже гостиничные горничные уже знали, что задержавшаяся в Москве американская актриса уезжает через три дня.

Все эти дни и даже ночи были у Алисы заняты разнообразными прощальными посиделками — в кафе, в квартирах, в мастерских официальных художников и на чердаках художников неофициальных… Число ее московских приятелей оказалось так велико, что прощание с ними потребовало большой самоотдачи, о которой она, впрочем, нисколько не жалела. Она не против была бы проститься и с Маратом, в конце концов, он был самым ярким ее московским воспоминанием, но о нем не было ни слуху ни духу; никто из русских участников «Главной улицы» понятия не имел, где он.

— Можем завтра на лошадках покататься, хочешь? — предложила в ее предпоследний московский день Маринка. — Хоть будет что напоследок вспомнить.

— Мне и так есть что вспомнить, — улыбнулась Алиса. — А на лошадях мы с тобой покатаемся, когда ты приедешь ко мне в гости. Поедем на мое ранчо и покатаемся.

— Ты лучше жениха мне к приезду найди, — возразила Маринка. — Это, знаешь ли, поактуальней будет, чем лошади.

— Хорошо, — засмеялась Алиса. — Но только старого, толстого и нудного.

— Это все мелочи жизни, — отмахнулась Маринка. — Лишь бы без материальных и жилищных проблем.

— Ты удивительная женщина, — покачала головой Алиса. — Ну как можно так относиться к своей душе?

— Ничего удивительного, — хмыкнула Маринка. — Пожила б ты с наше, быстро сообразила бы, что почем. У нас знаешь кому говорят, что пора о душе подумать? Кандидатам в покойники. А пока здоровье в порядке, душа побоку.

— Давай завтра покатаемся на лошадях, — вздохнула Алиса. — Это, по-моему, интереснее, чем искать женихов.

Ее немного пугал завтрашний день — его прощальность, и она решила, что лучше провести этот день в каком-то определенном занятии. Катание на лошадях вполне для этой цели подходило.

— Можно, между прочим, и совмещать приятное с полезным, — обрадовалась Маринка. — Женихи небось тоже на лошадках катаются. Так жалко, что ты уезжаешь, Алиска! Ты странная такая, не от мира сего, хоть и американка. Я тебя ужас как полюбила.

— Вот и приезжай ко мне, — улыбнулась Алиса. — Когда мы завтра встречаемся с лошадьми?

— Да с утра пораньше и встретимся. Это знакомой моей лошадки. Вернее, только одна лошадка. Она «Пежо» собиралась купить — знакомая, в смысле, — деньги копила-копила, а потом эту конягу увидела, и все, запала на нее до полного одурения. Так что теперь у нее вместо «Пежо» Киндерсюрприз. Это его прежние хозяева так по-идиотски назвали, — пояснила Маринка. — А переназывать уже поздно было, привык же он. Сена жрет больше, чем «Пежо» бензина. Зато релаксация с ним суперская. Галка на нем сама катается и друзьям дает.

— Мы будем ездить на нем по очереди? — уточнила Алиса. — А он не устанет?

— Да там этих коней — девать некуда, — махнула рукой Маринка. — Хоть роту солдат приводи кататься. Из «Главной улицы» все наши ходили, да и ваши многие тоже. Маратик твой, кстати, большой любитель был, ты не знала разве? А конягам уставать не с чего. Им протруситься только полезно.

Мороз в этот Алисин последний московский день стоял такой, что снег был совсем сухим и поэтому казался не снегом, а крупной солью. Он не сминался, а только рассыпался под ногами и не скрипел, а шуршал.

Алиса шла вслед за Мариной по тропинке, которая была расчищена от ворот к конюшням, и сердце у нее замирало от этого снежного шуршания.

— Вон он, Киндер наш! — радостно завопила Маринка. — Ждет нас, лапочка, ждет, красавец! Может, мне тоже конягу купить? Вместо шубы, — обернулась она к Алисе.

— Это хорошая идея, — кивнула та. Маринка засмеялась.

Говоришь, как в блокбастере. Еще глянь так искоса с прищуром, и будешь чисто конкретный техасский шериф.

Несмотря на нелепое имя, конь выглядел настоящим красавцем. Алиса сразу поняла, что он не племенной — не английский или, например, ахалтекинец, — а обыкновенный жеребец. Но точно так же сразу было понятно, что ездить на нем одно удовольствие, потому что в нем есть необходимая для хорошей езды страсть в сочетании с не менее для этого необходимой выдержкой.

Алисе еще в детстве говорили, что она обладает чутьем на лошадей, а потому, когда вырастет, обязательно станет ковбоем. Ковбоем она не стала, но чутье на лошадей у нее не пропало.

Она подошла к коню, который, дыша сказочным белым паром, стоял посреди заснеженной левады, и похлопала его по шее. Он покосился влажным глазом — взгляд был одобрительный.

— Смотри, не брыкается, — заметила Маринка. — Он вредный вообще-то, хоть и лапочка. А тебя, значит, сразу признал.

— Он не потому брыкается, что вредный, — улыбнулась Алиса. — Просто проверяет, что ему позволено, а что нет. Как ребенок — тот тоже проверяет, на что родители согласны в его поведении. Если они внутренне готовы к любым его выходкам, он и будет такие выходки делать.

— Ты-то откуда знаешь? — удивилась Маринка. — Ну, про лошадей понятно, с ранчо, а про детей- то? У тебя же вроде ни своих, ни братьев-сестер нету.

— И про детей тоже с ранчо. Наш сосед всегда сравнивал лошадей с детьми. У него было семеро.

— Лошадей?

— Детей. И все разного возраста, поэтому он знал, как вести себя с любыми.