стоял на своем месте. От этого он не наполнялся счастьем, но счастье и не казалось Алисе таким уж важным по сравнению с тем, что голова ее встала на место вместе с окружающей действительностью.

— Поужинаем? — предложил Полиевкт, когда они вошли в гостиную. — Канапе сыт не будешь.

— Я сыта, — сказала Алиса. — Я пойду переоденусь и через пятнадцать минут спущусь.

Пятнадцати минут на сбор тех вещей, которые у нее здесь имелись, было за глаза достаточно.

Алиса спустилась со второго этажа уже с дорожной сумкой.

— Так я и знал, — сказал Полиевкт. — Не понимаю, зачем придавать такое решающее значение словам какой-то светской дуры!

— Она называет себя светской львицей.

Алиса улыбнулась, вспомнив Ульяну; это в самом деле было смешное воспоминание!

— Неважно, как она себя называет. Обычная шлюха с хорошим пиаром. В тусовке таких половина, если не больше.

— Возможно, — пожала плечами Алиса. — Мне не очень интересно в этом разбираться.

— А что тебе интересно? — прищурился Полиевкт.

— Благодаря тебе интересным был весь мой последний московский месяц.

« — Тогда зачем этот чемодан?

— Затем, что я не гожусь на роль, которую ты отвел мне в своей жизни.

— И что же это, по-твоему, за роль?

Она никогда не видела, чтобы его лицо было таким напряженным. Холеная расслабленность черт, рыхлость линий — все это словно подтянулось, сделалось жестким и четким.

— Пол, ну зачем нам это обсуждать? — вздохнула Алиса. — Ведь мы не супруги, которые решили развестись и вынуждены выяснять отношения.

— Зачем обсуждать? — Его лицо запылало теперь холодным и сухим огнем. Алиса никогда не видела такого выражения на его лице. — Затем, что ты мне нужна!

— К сожалению, для меня это недостаточная причина, чтобы оставаться с тобой, — пожала плечами она. — И к тому же ты преувеличиваешь именно мою для тебя необходимость. Чтобы быть эффектным аксессуаром твоей жизни, подойдет любая красивая женщина.

— Любая! — Его лицо исказилось гневом. — Да что ты можешь в этом понимать? Ты, со своей американской рациональностью! Ты мне нужна, именно ты! Чтоб я просыпался утром и не выл от бессмысленности существования! Разве я виноват, что только с тобой ее не чувствую?

— Ты, конечно, в этом не виноват… — растерянно проговорила Алиса. — Но что же я…

— Все ты можешь сделать! Все! И ничего особенного я ведь от тебя не требую. Жить в моем доме, завтракать со мной и ужинать, ходить по дурацким презентациям. Давать мне, черт тебя побери, то, что в тебе есть! Я ведь даже не требую, чтобы ты мне попросту, по-бабски давала, это мне как раз уже без надобности. Может, в этом все и дело… Но то, что в тебе есть, — энергию твою, жизненную силу, не знаю, как это называется… Вот что мне необходимо, вот чего я ни в ком, кроме тебя, не нашел!

— Ты ошибаешься, — сказала Алиса. Ее растерянность прошла так же мгновенно, как появилась. Она смотрела на покрасневшее от волнения лицо Полиевкта и не испытывала к нему ничего, даже сочувствия. — Ты просто хочешь получать от жизни слишком много. Но ведь приходится выбирать: или жадность к жизни, или жизненная сила. Вместе это не бывает.

Надо же, какая проницательность, — насмешливо заметил он. — Гены русской бабушки? — И тут же лицо его снова изменилось: на нем появилось то выражение алчности, которое Алиса заметила в первый день знакомства с ним, в танцевальной школе, и которого тогда не поняла. Теперь оно было ей совершенно понятно. — Да, я жаден до жизни! — воскликнул Полиевкт. — А какое право ты имеешь меня за это судить?

— Я не… — начала было Алиса.

Но он сразу же перебил ее:

— Ты, родившаяся в абсолютном благополучии, с детства знавшая, что оно тебе обеспечено и сегодня, и завтра, и послезавтра, причем без особенных твоих усилий! Чуть больше усилий — порция благополучия будет побольше, потому что к материальным благам добавится утешенное честолюбие, чуть меньше — сцена побоку, честолюбие побоку, и будешь жить на одно только дедушкино наследство, тоже неплохо!

— Ты неплохо знаком с источниками моих доходов, — усмехнулась Алиса.

— Ты сама мне о них рассказывала.

— Потому что ты спросил. Вы здесь любите задавать неприличные вопросы.

— «Вы здесь»! Ты тоже здешняя, да такая здешняя, что и сама не представляешь. Это меня, может, в тебе и завело. Вот этот твой американский разум, эта твоя способность не гнуться перед жизнью да в сочетании с русской страстностью, да еще со страстностью неразбуженной… Господи, если бы мне мою молодость!

Последние слова он произнес с таким надрывом, что Алисе стало его жаль. Но эта жалость была только внутри — это была не т а жалость, которая определяет поступки.

— Я пойду, — повторила она и снова повесила на плечо свою сумку. — Спасибо, Пол, мне было хорошо в этот месяц в твоем доме.

Останься. — Его голос прозвучал исступленно. — Ты не пожалеешь, останься! Все, что имею, к твоим ногам брошу, а имею я многое, поверь!

— Я не корыстна, Пол. — Она постаралась, чтобы ее голос прозвучал как можно более мягко. — Возможно, ты прав, и я такая только потому, что выросла в материальном благополучии. Но я в самом деле не корыстна, меня нет смысла заманивать дарами.

Алиса вдруг вспомнила, как бабушка бросала с балкона узел со своими вещами. Вернее, конечно, не то, как она бросала его, а как рассказывала об этом.

«Как странно повторяется жизнь, — подумала она. — Вот, мне тоже обещают золотые горы, и я тоже ухожу, несмотря на это. Но бабушка тогда задыхалась от страстей, а я спокойна, как лед. Выходит, только внешние события могут повторяться в разных жизнях, а то, что внутри, не повторяется никогда? То есть, получается, то, что внутри, происходит лишь однажды — одно-единственное чувство возникает в мире всего один раз и уходит в никуда?!»

Эта мысль так поразила ее, что она забыла даже про Полиевкта, который смотрел на нее с ожиданием. Эта мысль была похожа на стихи — про огонь, который в одной-единственной жизни просиял над целым мирозданьем, и в ночь идет, и плачет, уходя… Это были стихи как раз из тех, которые Алиса любила в детстве. Теперь она не помнила даже их автора.

— Вот ты говоришь, я до жизни жаден, — тихо произнес Полиевкт. — А ты не была бы жадной, если раз попробовала бы, как она от тебя уходит?

— Что значит уходит? — Алиса вздрогнула от его слов, и мысль, так поразившая ее, исчезла, точно испуганная чужой, посторонней мыслью. — Ты был болен?

Все мы были больны. — Кажется, он немного успокоился, во всяком случае, сел в кресло и взял со столика одну из своих многочисленных трубок — ту, из бриара, которая особенно нравилась Алисе. — Все, кто встретил эти наши реформы в зрелом возрасте. Если бы ты могла это понять, ты меня не осуждала бы! Вот был ты благополучен, все в жизни имел по заслугам — должность, положение в обществе, деньги — и вдруг в один непрекрасный день узнаешь, что ничего этого у тебя теперь нет. Должность твоя — филькина грамота, положение в обществе — владелец киоска на рынке куда респектабельнее, деньги — зарплата в твоем сраном университете такая, что говорить даже неприлично, на такие деньги кошку не прокормишь. Что я должен был делать? Он вопросительно посмотрел на Алису.

— Я не знаю, — тихо сказала она. — То есть я знаю, что у вас были трудные времена. Но… По- моему, легких времен не бывает, — решительно произнесла она. — Жить так, чтобы тебе не было стыдно и противно, не бывает легко никогда и нигде.

— Такое впечатление, что ты воспитывалась в советской школе на книжке «Как закалялась сталь», — усмехнулся Полиевкт.

— Я не знаю этой книжки. Но мне кажется, я говорю очевидные вещи. Мне даже неловко говорить их взрослому человеку — тебе…