— Как оксюмормон.

— Я думаю, ты увидишь, что это по-настоящему хорошее место.

— Не понимаю. Если мормоны не желают, чтобы ты принадлежал к их церкви, зачем тебе их церковь нужна?

— Мне не нужна их церковь. Мне нужна моя вера. Вот и все. Мне нет нужды ходить в их храмы, чтобы сохранить мою веру.

Выехав на Ист-Сахара-бульвар, что в двух милях от автострады, мы свернули на парковку у вытянувшегося вдоль дороги торгового центра. Церковь делила парковку с конторой страхового агента, массажным салоном и торчковой лавочкой. Том выключил двигатель и поцеловал меня:

— Поздравляю с пятнадцатичасовым юбилеем.

— Это самая долгая связь в моей практике.

— А ты всегда так романтичен?

— Как правило.

— Ладно, давай войдем. Попробуй получить удовольствие.

— Я попробую. Только у меня с церковью давние нелады.

— То была не церковь, а культ. Нельзя же допустить, чтобы один какой-то мошенник, запавший на девочек-подростков, уничтожил всю ту любовь, которой Христос наполнил твою жизнь!

Ну что мне — сразу домой отправиться, что ли? Я этого не произнес, это оказалось бы слишком жестоко. Том был слишком добр, чтобы подвергнуться такому осмеянию. Да и вообще, он же не все время говорил об Иисусе. Просто достаточно часто, чтобы я задался вопросом, протянем ли мы вместе еще пятнадцать часов.

— Послушай, я понимаю: ты внутренне все время возводишь глаза к небесам, как только я заговариваю о Боге, — я это вижу, Джордан, — но, прости, пожалуйста, я такой и есть. — Он опять меня поцеловал. — Кроме того, я знаю, что именно это тебе во мне и нравится, где-то в самой глубине, мне видно это за твоей ухмылкой.

Так что же он такое, этот парень? Я мог легко составить инвентарный список его внешних черт — зеленые глаза, и как ночью они становятся серыми, улыбка Мэтта Деймона, [98] рот буквально полон зубов, стройная талия и задница, за которую так и хочется схватить. Не потому ли я провел с ним ночь в номере 112? Или, может, это из-за более насущной необходимости: ведь у него имеются кровать, и душ, и ТВ, и он любит детей и собак, и особенно ему понравилась Электра, которая как раз в этот момент свернулась в клубок на широком мотельном матрасе перед кондиционером, а ТВ включен, и миска полна собачьего корма? Или причина в чем-то ином?

Том наклонился к заднему сиденью и потряс за плечо Джонни:

— Пора вставать, парнище! Мы приехали.

Джонни зевнул:

— Куда?

— В церковь. Давай-давай.

— Ты что, серьезно? — Джонни приподнялся до полусидячего положения и потер кулаком глаз. — Я думал, ты шутишь.

— А зачем еще мы бы отправились в Вегас в воскресное утро?

— Не знаю. К проституткам?

— Не сегодня. Подъем!

Джонни плюхнулся назад на сиденье и натянул лыжную шапочку с эмблемой «Рейдерс»[99] на глаза.

— Разбуди меня, когда все кончится, придурок.

— Том, — сказал я, — оставь. Здесь он будет в порядке.

— Нет, нет и нет. Я не для того вез тебя сюда всю дорогу, чтобы ты спал в машине.

— Да какая разница?

— Почему бы тебе не зайти туда и самому не увидеть?

— Ты, придурок, — спросил меня Джонни, — ты уверен, что хочешь быть с этим типом?

— Скажи ему, чтобы встал, — сказал Том.

Они оба смотрели на меня, будто я мог как-то совладать с ситуацией.

— Он меня не слушается. Пусть спит.

— Да он просто спектакль устраивает. На самом деле ему хочется пойти, только он не желает в этом признаться.

Том вышел из машины и открыл заднюю дверцу. Сорвал лыжную шапку с головы Джонни. Волосы мальчишки встали дыбом от статического электричества.

— Какого хрена?!

— Том, — сказал я, — это сумасшествие какое-то. Мы же ему не родители. Он может делать что хочет.

Том выглядел немного обескураженным.

— Джордан, с ним же ничего плохого не случится, если он часок там посидит.

— Я не хочу оказаться там единственным мальчишкой.

— Ты и не будешь.

— Я думал, это церковь для геев.

— У геев могут быть дети.

— Том, дружище, мне неприятно сообщать тебе эту новость, но у вас с Джорданом детей не будет, как бы вы ни старались.

— Том, давай уже войдем в церковь. Ему и здесь хорошо.

Я вылез из машины и зашагал к церкви.

— А тогда с чего это вдруг он захотел с нами поехать?

— Ему просто не хотелось одному оставаться.

Мы вошли в дверь, и на нас налетел человек в кожаном жилете и с пышными усами.

— Том! Кто это?

— Это Джордан. Мой…

Его кто?

— Мой новый лучший друг.

— Джордан, добро пожаловать в нашу церковь!

Усатый меня крепко обнял, в чем не было ничего необычного, потому что другие тоже обнимались, здороваясь, но этот тип прошептал мне в ухо: «Надеюсь, ты обретешь здесь покой и любовь, какие желал тебе Господь», в то же время сжимая рукой мою задницу.

Когда он отошел, я сказал Тому:

— Слушай, он меня облапал.

— Да нет, что ты!

— А я говорю тебе — облапал.

Церковь внутри походила на зал для игры в бинго[100] или на центр собраний представителей старшего поколения. Невыразительное место с провисшим потолком, плохим освещением и кофейными пятнами на ковре. Цветная гамма напомнила мне вестибюль «Малибу- Инн»: багровые тона на бежевом фоне с добавлением темно-зеленого с желтоватым отливом. Кто-то из геев украсил стены трафаретом из виноградных гроздьев. Все это произвело на меня гнетущее впечатление. Я понимаю: с чего бы это парню, живущему в фургоне, называть что бы то ни было обшарпанным? Но так оно и было.

Том махал рукой многим из присутствующих, и они подходили поздороваться — обнять его и пожать руку мне.

— У тебя много друзей, — заметил я.

— А что в этом может быть дурного?

Бессмысленно спорить с тем, кто так логичен. И все же казалось, что он знаком абсолютно со всеми — с болтливой лесбиянкой в подтяжках «Хелло, Китти», с парнем-диабетиком в инвалидной коляске, с мальчишкой, немногим старше Джонни, у которого в брови красовалась английская булавка. Звали его