— Тут? — он вынул из рук Тео котелок. «Тут же глушь, гавани хорошей нет, даже якорь бросить негде. Шлюпка еще ладно, а большим кораблям тут делать нечего.

Он принес рыбы, — за тридцать пять лет ничего не изменилось, воды вокруг острова ей прямо-таки кишели, — и с удивлением посмотрел на то, как Тео ловко ее разделывает.

— Я год со своим батюшкой кочевала, — усмехнулась она, заметив взгляд Степана, — потом всю Сибирь прошла, потом Тихий океан миновала, и в Новом Свете еще путешествовала, — так что я, три рыбины не смогу почистить?

Степан вдруг спросил: «Можно?», — и, протянув руку, осторожно коснулся медвежьего клыка.

«Это батюшки моего, — улыбнулась Тео. «Он же меня спас от Кучума, если бы не он, меня бы и в живых сейчас не было». Крест брата — маленький, золотой, с алмазами, играл, переливался на ее смуглой шее, и Степан, вспомнив Петьку, на мгновение закрыл глаза.

— Батюшка просил матушке его передать, ну, клык этот. И попросить прощения, — вздохнула Тео. «Только вот за что, не знаю».

— Да уж найдется за что, — Степан помолчал. «Я бы тоже у многих хотел прощения попросить, да не получится уже. А матушке…весной следующей и отдашь. Корабли из Плимута подойдут, мы сравняем эту Картахену с землей, найдем твоих детей и поплывем домой. К тому времени и Ник сюда подтянется».

— А дома что? — тихо спросила Тео.

— А дома у нас дочка, Мирьям, — улыбнулся Степан, — как раз ровесница старшему сыну твоему, Дэниелу. Купим дом, как и хотели, и заживем спокойно. Трое детей, как раз хорошо, весело будет. Если хочешь, съездим в Амстердам потом, тебе легко будет, не то, что мне, — он мимолетно улыбнулся, вспоминая.

— Хочу, наверное, — вздохнув, сказала Тео. «Так лучше будет».

— Ну, посмотрим, — Степан взглянул на котелок, и рассмеялся: «Вот и готово, кажется».

— Ты иди, — сказал он, потом, заливая костер, — иди, купайся. Вода как парное молоко сейчас.

Я спать отправлюсь, устал все же, знаешь ли, — он усмехнулся.

Тео вдруг покраснела — жарко, и, замявшись, сказала: «Я могу тут, — она показала рукой на пляж, — поспать, — тепло ведь».

Степан собрал посуду и ласково шлепнул ее. «Ну, если там, — он кивнул на рощу, — появишься, я тебе не выгоню. Только не буди меня».

— Не буду, — пообещала она, сворачивая волосы в темный, шелковистый узел, и добавила:

«Сейчас не буду».

Она лежала, устроившись у него под боком, в одной рубашке, натянув на себя край плаща, слушая его спокойное, размеренное дыхание. «Господи, — подумала Тео, — как он устал, Господи. И сейчас ведь еще, сказал, что, когда на «Святую Марию» вернемся, опять на берег отправится, — хочет сам проехать по этой дороге, что ведет в Картахену, поискать там детей. Господи, только бы они нашлись, только бы с ним все хорошо было, — Тео потянулась и нежно погладила седоватый висок.

Степан зевнул и вдруг, поворочавшись, положил голову ей на плечо. Она поцеловала густые, пахнущие солью волосы, и сама не заметила, как заснула, — обнимая его одной рукой.

— Меня мой второй муж стрелять научил. Ну, то есть он тогда еще мне мужем не был, — рассмеялась Тео, опуская пистолет. «Раньше-то я трусиха была, уши ладонями закрывала.

А когда на наш лагерь в Сибири напали, даже татарина убила».

Степан посмотрел на свалившуюся с дерева птицу и пробормотал: «Неплохо. Ну, это тебе есть придется, конечно, я мяса до Лондона не попробую, хотя…, - он вдруг задумался, и попросил: «Принеси-ка сеть из хижины, там валяется старая, Белла ее еще во время оно сплела».

Тео принесла сеть и сказала, улыбаясь: «Я так рада, что матушка за месье Виллема замуж вышла, он мне еще в Нижних Землях очень понравился. И брат у меня теперь есть еще один, самый младший».

— Уильям, да, — Степан развернул сеть. «Как я уезжал, у него зубы резались, смешной мальчишка. Ну, пошли, — он подогнал Тео. «Только тихо. Этих куриц сюда кто-то еще до меня завез, они, в общем, человека не боятся, но все равно».

Птицы бродили на полянке, что-то выклевывая в густой траве. Сеть с легким шелестом упала, и две забились, пытаясь вырваться. «Отлично», — сказал Степан, и, сунув Тео одну птицу, перерезал горло второй.

Осмотрев лезвие ножа, он одобрительно пробормотал: «Все в порядке».

— Ну, все, — Степан посмотрел на тушки, что висели на ветках дерева, — сейчас кровь вытечет, а потом я покажу тебе, как их готовить. Соль я взял, так что все просто.

Тео стояла, открыв рот. «А как вы научились? — наконец, сказала она.

— Тоже мне умение, — ворчливо ответил Степан. «А ты смотри, запоминай, в Лондоне ты это делать будешь».

Тео посмотрела на него с такой тоской, что он чуть не рассмеялся вслух. «Ничего, — сказал себе Ворон, — сидя, привалившись спиной к теплым бревнам хижины, глядя на то, как она ощипывает куриц, — ничего, я потерплю. Мне некуда торопиться».

Он опять ушел в хижину раньше нее, а Тео, искупавшись, сидела на берегу, вглядываясь в медленно темнеющий простор, расчесывая волосы. Она вдруг вспомнила песню, что они разучивали с Мартой еще в Акапулько, — о девушке с зелеными глазами, — и запела ее, — низким, грудным, красивым голосом.

Степан зажег свечу и вслушался — море шумело бесконечной песней, и сквозь нее доносился голос Тео. «El a muria por amor, — пробормотал он. «Да, вот тут, у этой стены мы и лежали, и Белла, приподнявшись на локте, рассыпав волосы вокруг, сказала: «Делай со мной что хочешь, я вся твоя». И я тогда ответил: «Нет, это я — весь твой, любовь моя, весь, на всю жизнь. Ах, Белла, Белла, — он вздохнул, — кто знает, довез бы я тебя тогда до Плимута, и все было бы по-другому. Ну да на все воля Божья».

Он заснул, — тихо, спокойно. Тео, вернувшись, опять пристроившись рядом, вздохнув, умостила темную, еще влажную голову где-то у него на груди, и тоже задремала — сначала легко, а потом крепко — без снов.

Степан открыл глаза и долго разглядывал ее лицо. В свете раннего утра оно было нежным, почти девичьим, смуглые щеки чуть зарумянились, длинные ресницы бросали на них легкую тень. «Доброе утро, — шепнул он. «Доброе утро, Тео».

Она пошевелилась и сказала: «Я сейчас встану, костер разожгу».

— Да не надо пока, — усмехнулся Степан и увидел, как она покраснела — мгновенно и жарко, потянув на себя плащ.

— Я не…, - наконец, выдавила из себя Тео. «Я..».

— Ты же хотела, чтобы я тебя поцеловал, — напомнил Степан. «Вот, я это и собираюсь сделать». Он начал с кончиков пальцев, — длинных, смуглых, нежных, с тонких запястий, с ложбинки локтя, где билась синяя жилка, с гладкого плеча. Она, было, хотела что-то сделать, но Степан велел: «Не надо. Просто отдыхай, и все».

Она была вся, — как драгоценная, высеченная из теплого мрамора, напоенная солнцем статуя. Он целовал темные, пахнущие морем волосы, стройную шею, и вдруг, добравшись до груди, сказал: «Я был дурак».

— Почему? — робко, неслышно спросила Тео.

— Да так, — Степан поднял голову, и тут же опустил ее обратно, не в силах оторваться, — дурак и все. Мне никогда не нравилась большая грудь. И очень зря, как я теперь понял, — он взял ее в ладони и полюбовался. «Очень, очень хорошо, — одобрительно сказал он.

Но, едва он прикоснулся пальцами к жаркому и влажному, что было меж ее широко разведенных, стройных ног, едва он услышал ее голос, он остановился и строго сказал: «А ну прекрати».

Зеленые глаза наполнились слезами, — мгновенно, — и Тео прошептала: «Я забыла. Я ведь пять лет почти…, - она не закончила, и отвернулась.

— Ах ты, бедная моя девочка, — смешливо проговорил Степан. «Ну, все, больше тебе никогда не придется этого делать — ты ведь теперь со мной и так будет всегда».

Тео вдруг вспомнила Волка, — там, далеко, за море и океан отсюда. Чувствуя руку Степана, она закричала, — сладко, освобождено, отчаянно.